страны в страну ведут железные дороги. Люди с древних времен убедились, что ходить по дорогам легче, удобнее, приятнее. Множество поколений прошли по дорогам из дома в дом, из села в село, из города в город. В течение веков протаптывали, расширяли, благоустраивали и завещали эти дороги следующим поколениям, всем, всем людям. Только он, Оник, не имеет права ходить по дорогам!..

Что поделать? Он готов идти полями, оврагами, лесами, лишь бы не попасть в лапы таких людей, как сегодняшний ефрейтор, только бы добраться до своих.

Выйдя за околицу, — хаты, освещенные закатом, провожали его глазами окон, горевшими каким-то хищным огнем, — Оник оказался среди огородов. Когда последний огненный глаз, следивший сзади за ним, потух, он сел, Учащенно колотилось сердце, в ногах еще не прошла дрожь.

— А все-таки живем! Фриц готов был всю обойму на меня потратить. Тоже храбрец! Осел!.. Встретиться бы один на один, — я бы показал тебе дорогу к дедушке… Ну, да ладно: что было, то прошло. Надо обдумать, как быть дальше.

Оник сидел в поблекшей траве и опустив голову, — раздумывал. Возвращаться в село у него не было никакого желания. Однако… гм… далеко ли следующее село, неизвестно. Вдруг придется шагать целый день? Оник уже давно чувствовал голод. Не помогали травы, которые собирал по дороге, — они опротивели ему еще в лагере. Хорошо бы стакан кипяченого молока и кусок теплого пшеничного хлеба!..

После долгих колебаний он решил подойти огородами к крайней хате и попросить хлеба.

Две хаты стояли рядом. Одна была под крашеной железной крышей, с расписными ставнями. Другая, старая и ветхая, напоминала копну сена, долго пролежавшую под дождями.

Он подошел к первой хате, решив попросить только воды. Просить хлеба он не мог. Для него было оскорбительно попрошайничество. Даже в лагере, где они умирали с голоду, он не позволил себе выпросить сухарь у Бориса Тонояна, которому перевязывал рану.

Постучав в дверь, он услышал натужный мужской кашель.

— Ых-гы!.. Ых-гы!.. Кто там?

— Прохожий. Разрешите, пожалуйста, напиться.

На пороге появился пожилой мужчина в черной широкополой шляпе с морщинистым лицом. Из-под густых бровей зло смотрели желтоватые глаза.

— Кто? Что нужно? — спросил он, откинув голову назад.

— Я прохожий, — повторил Оник. — Попить бы…

— А, из большевичков!.. Вот как вас припекло! Шатаются тут: попить, поесть им… Ха!

Человек говорил это хриплым, очень громким голосом. Оник, испугавшись, что услышат соседи, проговорил:

— Ладно, ладно!.. Я ничего не хочу от вас. Извините.

Оник повернул и поспешно зашагал обратно. И вдруг услышал вдогонку торопливый женский голос:

— Сынок, вернись! И воды дам и хлеба… Не слушай его, вернись!

Рядом со стариком стояла сгорбленная женщина. Оник тихо отозвался: «Спасибо, не надо!..» Он не мог вернуться. Хлеб этого человека застрял бы у него в горле. Кроме того, он боялся, как бы крикливый старик не привлек внимания немцев, находящихся в селе. Оник торопливо свернул в поле, стараясь идти все время на восток — навстречу ночи.

Да, прав был Великанов: есть на свете хорошие люди. Но рядом с ними живут и такие, как этот старик, как обер-ефрейтор. От таких надо бежать. Бежать, пока можешь еще различить в сумерках лес, поляны, болото. Придется сегодня заночевать голодным в незнакомых местах. Интересно, есть тут какие-нибудь звери? Разве волки… но они летом, кажется, не нападают на человека.

Страшнее всего голод. От него никуда не денешься. Вдруг поблизости нет никаких деревень? Если бы деревья фруктовые встретить! Как в Кафанском лесу… Тетка Оника жила в Кафане, он бывал у нее в гостях. Дядя как-то взял его с собой на охоту, это было в конце августа. Какие только фрукты не росли в том лесу: дикая груша и яблоки, и ежевика, и кизил, и орех, и фундук. Там человек мог хоть неделю продержаться на одних фруктах. А здесь все было бесплодно: черный граб, ясень, ель.

На одном из кустов Оник увидел мелкие красные ягодки. Он сорвал несколько штук, положил в рот и тут же выплюнул — ягоды оказались горькими. Нет, придется пока кормиться травами. Большой ошибкой было с его стороны не попросить соли в том доме, где ночевал накануне.

Оник съел несколько сочных стеблей и, почувствовав бурчание в желудке, попытался успокоить его шутливыми увещеваниями. «Не доволен? Кипяченое молоко вспомнил?.. Где я возьму для тебя молока? Конечно, неплохо бы встретить стадо… Сказал бы пастуху: «Умираю с голоду, братец, сделай что-нибудь». Но откуда быть тут стаду? Вчера женщина сказала: всех коров из совхоза увезли в Германию. Подлец обер-ефрейтор, видите ли, не трогает украинцев. А тем временем грабят страну, — коров угоняют. Завоеватели!»

Уже начало темнеть. Деревья и кусты сливались в одну бесформенную массу. Не только избушки, даже шалаша нигде не видать. Что делать? Так вот и идти сквозь ночь? Или лечь спать? Если он и добредет до села, все равно не посмеет постучать. Кому понравится, когда ночью в такое тревожное время попросится ночевать чужой, не знающий языка, плохо одетый человек?..

Однако мало приятного было и в ночевке под открытым небом. Зарыться бы в стог соломы или сена. Но стогов по дороге не попадалось. Незнакомая пустынная местность и глухая тишина угнетали Оника.

Он заставлял себя шагать: немножко… еще немножко!.. Может быть, вот там, за тем перелеском, мелькнут огоньки деревни. Но перелесок оставался позади, а огней не было.

Ноги тяжелели, глаза заволакивал туман, слабело сердце. Надо бы сесть, отдохнуть, но он все подгонял себя: иди, иди, иди!..

Нет, больше уже было невозможно идти. Силы иссякали. Оник почти упал под каким-то деревом. Он привалился спиной к стволу и с отчаянием всматривался в тьму. Слышались какие-то неясные шорохи и ничего больше. Были бы здесь Гарник и Великанов, — они прислонились бы спинами друг к другу, как в лагере, согрелись бы, заснули. Плохо одному! Не должен человек оставаться один на земле.

Заснуть, заснуть, чтобы скоротать ночь… Но не спалось. Какой-то шум послышался в кустах — Оник долго вглядывался в этом направлении. Но шорох не повторился.

Оник запрокинул голову. В черном небе среди разорванных облаков сверкали звезды. Далекие, недоступные. В детстве он любил спать на плоской кровле своего дома. Бесконечное звездное небо опрокидывалось на него. С кавказских гор дул прохладный ветер, рядом весело налаживали постели братья и сестры. Потом каждый выбирал себе звезду: «Вот моя звезда!.. А эта — моя». Звезда Оника всегда мерцала по соседству с звездой брата Гайка.

В последнем письме Гайк писал, что после окончания десятилетки