Она вернула яблоко на стол и отерла руки кружевным платочком.

— Мы, помнится, крепко поругались тогда, но… он заявил, что видеть меня на своих землях не желает. А я ответила, что и ладно, но пусть не зовет больное сердце силой подпитать, все одно не приеду.

Усмехнулась невесело и призналась:

— Правда, если б позвал, полетела бы…

— Не позвал?

Покачала головой.

— Нанял целителя… толкового довольно, я узнавала. Я ему после тишком рассказала, за чем следить, а там аккурат Смута началась. До наших краев она добралась, да какой-то слабою. У нас тяжело бунтовать, потому как выставят за ворота и рассказывай волкам о равенстве. Нет, наши земли порядок любят. Да и поместный люд все ж иной. Тот, который дурного нраву, долго не задерживается на свете Божьем… после уж я письмецо получила от подружки старой. Та снова ко двору звала… я и поехала. Чего, подумала, молодым мешать?

Княгиня смолкла, глянула в зеркало: Дубыня прогуливался по саду с дочерью своей. И говорил что-то. И голову наклонял, ответы слушая, и улыбался так хорошо, светло…

— Да и… слышала, что Довгарт отличился… был жалован… знала, что Дубыню своего он женил… подумала, грешным делом, замиримся. Что старые обиды лелеять? Соседи же… он на мои письма не отвечал, дуболом старый. Но в глаза я б ему сказала.

— Сказала?

— А то. — Княгиня провела пальчиком по брови, выравнивая. — Сказала… как есть сказала… и что упрямец он, и что дуболом… разве ж можно в войну лезть с сердцем слабым? Вернулся… привез с собою царскую милость, а еще подагру и кости ломаные… на Гнилополье был, аккурат под мертвую волну попал, после ногу ему отняли, правую. Как выжил? Небось только норовом своим отвратным.

Сказано это было раздраженно, но без гнева. А императрица постановила себе справиться о здоровье старого Довгарта.

И о прошлом его.

Чего-то недоговаривала княгинюшка, то ли волей, то ли невольно, страшась самой себе в том признаться. Ох, запутано у них все…

Люди, что тут скажешь.

— Кричать на меня вздумал, вазами кидаться… я его, балбеса, скоренько успокоила. И ногу ему отняли неудачно, оттого и боли мучили… поправить все можно было, только опыт требовался.

Который, надо полагать, у княгини был.

— Мы тогда частенько виделись… я с ногой его работала. Там кости в уцелевшей ломать пришлось да составлять наново. А в отнятой… тоже хватало. Он терпел и ворчал… и рассказывал. Как-то даже повинился, мол, что уж больно обида за сына взяла. Испугался, что Дубыня теперь одинцом станет, как он сам едва не стал. Но нет, тот невестушку себе подыскал. Вроде как из простых, но уже за то, как она на Дубыню глядит, старый ворчун готов принять был…

Вздох.

И признание:

— Не было у них причин мстить. Вот клянусь, не было… еще смеялись, помню, что нам неспроста девок Бог послал… а потом известие пришло… мор начался…

— И ты уехала.

Императрица позволила зеркалу отпустить Дубыню. Ах, если б еще послушать, что он говорит своей дочери красавице… она и вправду хороша, и тиха, как сказывают, и добра, и неглупа.

Слишком много достоинств для одного человека.

Или ревность то говорит? Не готова она сына отпустить? Разделить с кем-то и оборвать еще одну тоненькую нить, что удерживает ее в мире людском?

— Беспокойно было… я знала, что Ясенька с мором справится, она хорошая целительница. Да и муж ее силой немалою отличался, но… — Княгиня поднялась и повторила: — Беспокойно было… и знаю, что мор порой упрямый… он легко с земли на землю скачет, особенно летом если…

Она остановилась перед зеркалом, но то, то ли уставшее, то ли обиженное на хозяйку, притворилось камнем. Только на алмазной поверхности нити сапфиров проросли, будто жилы водяные. А вот и изумруды потянулись россыпями, притворяясь лесами…

— Да… наша Онежка. — Княгиня ласково коснулась реки. — По ней многие сплавляются, а где сплав, там и люди… и скорость… по реке спуститься быстрее, нежели в наших краях дороги искать. И одного больного хватит, чтобы зараза растеклась…

Она глядела на синие ниточки задумчиво, будто подозревала, что волшебное зеркало знает ответы.

— Целителей там немного… знахарки большей частью или вот ведуны порой случаются. Так что пригодилась бы и моя сила. Потом уж я узнала, что Дубыня меня на пару дней всего опередил… он летел, вовсе не останавливаясь… коней запалил. Сам… я видела его там. Я помню.

И она коснулась-таки драгоценной поверхности, а та пошла рябью, принимая от человека редкий дар памяти.

Тот Таровицкий был похож и не похож на себя.

Грязен.

Темен. Волосы слиплись, склеились то ли салом, то ли гарью. На них пепел сединой лег. А на лице его ожог краснел, вздулся волдырями. Глаза запали, черты лица острее сделались. И губы скривились, точно в оскале…

— Он встретил меня на пороге моего дома… тот уже догорал… и горел хорошо, простой огонь не справится, а Дубыня…

Огневик.

— На руках он Аглаюшку держал… мне ее отдал сразу. А сам… он сказал, что виноват… он признался… признался…

Зеркало поблекло, подернулось темным камнем, будто запираясь от людей с беспокойной их жизнью.

— А уж после… в том пожаре погибли все… все, кто при доме был, кроме Аглаи… а она… она только и могла сказать, что дядя пришел и забрал ее. Страшно ей было. И страх этот всю память вытеснил. Она… она до сих пор пытается вспомнить.

— Не выходит?

— Не выходит… огня вот боится… однажды руку обожгла, так припадок нервический случился. Три дня в постели провела. И после кошмары долгехонько мучили, только, проснувшись, не помнила какие… а он… я задавала вопросы, я… он сказал, что дом уже горел, он только и сумел — девочку вытащить. Я… поверила… сперва.

Княгиня стиснула кулачки, сухонькие, обманчиво-маленькие.

— Он помог устроиться… он взялся вести дознание, потому что… такой пожар… только кости и уцелели… и я спрашивала его людей… его людей вдруг стало много. Откуда взялись? А он лишь отмахивался, мол, не важно. Меня в усадьбу свою препроводил с почетом… обустраиваться велел.

Судорожный вздох.

— Я сперва думала… нет, вру. Не думала. Сердце болело, да и Аглаюшке то и дело дурно становилось… она подле меня только и жила. А стоило отойти, как криком кричала, белела вся, а отчего — не говорила. И плакать не плакала. Я тоже. Может, когда б слезы пролили, оно бы и полегчало, но… не умею я.

Княгиня кулаки разжала, положила ладони на колени. Только пальцы ее слегка подрагивали.

— Не могу сказать, когда появилось это ощущение… и почему… верно, я слишком хорошо знала Дубыню, вот и… он говорил… рассказывал про мор, который вспыхнул вдруг в трех деревнях, прошелся косой, не оставив никого живого… не понимаю, почему Ясенька медлила…