— Вильгельма? Нет, не совсем, он не часто появляется на публике. Особенно в последнее время, после фабричного закона и закона о бедных — реформаторы постоянно устраивали беспорядки на улицах, это было бы небезопасно.

— Реформаторы, — ревниво повторил Рами. — Повезло тебе. Все, что случалось в Йоркшире, — это пару браков. Иногда куры вылетали, в хороший день.

— А я вот в этом не участвовал, — сказал Робин. — Мои дни были довольно однообразными, если честно. Бесконечная учеба — все для подготовки к поступлению сюда.

— Но теперь мы здесь.

— Выпьем за это. — Робин со вздохом откинулся на спинку стула. Рами передал ему чашку — он смешал сироп бузины с медом и водой, — и они, прихлебывая, выпили.

С их точки обзора в Южном парке можно было наблюдать за всем университетом, затянутым золотым покрывалом заката. От этого света глаза Рами светились, а его кожа сияла, как начищенная бронза. У Робина возник абсурдный порыв прижать ладонь к щеке Рами; он и в самом деле наполовину поднял руку, прежде чем его сознание подхватило тело.

Рами взглянул на него сверху вниз. Завиток черных волос упал ему на глаза. Робин нашел это абсурдно очаровательным.

— Ты в порядке?

Робин откинулся на локти, окинув взглядом город. Профессор Ловелл был прав, подумал он. Это было самое прекрасное место на земле.

— Я в порядке, — сказал он. — Я в полном порядке.

Другие жители дома № 4 по Мэгпай-лейн заполнили квартиру за выходные. Никто из них не был студентом-переводчиком. Они представились, как только въехали в дом: Колин Торнхилл, широкоглазый и пылкий солиситор-стажер, который говорил только полными фразами и о себе; Билл Джеймсон, приветливый рыжий парень, который учился на хирурга и, казалось, был вечно озабочен тем, сколько все стоит; и в конце коридора пара братьев-близнецов, Эдгар и Эдвард Шарп, которые учились на втором курсе, номинально получая образование по классике, но, как они громко заявили, их больше «интересовал социальный аспект, пока мы не вступим в наследство».

В субботу вечером они собрались, чтобы выпить в общей комнате, примыкающей к общей кухне. Билл, Колин и Шарпы сидели за низким столиком, когда вошли Рами и Робин. Им сказали прийти в девять, но вино явно уже давно текло — пустые бутылки валялись на полу вокруг них, а братья Шарп сидели, прислонившись друг к другу, и оба были заметно пьяны.

Колин рассуждал о различиях между студенческими мантиями.

— По мантии можно узнать о человеке все, — важно сказал он. У него был своеобразный, слишком громкий, подозрительно преувеличенный акцент, который Робин не мог определить, но он ему очень не нравился. — Платье холостяка завязывается на локте и заканчивается в виде точки. Платье джентльмена-соотечественника — шелковое, с косыми рукавами. Платье простолюдина не имеет рукавов и имеет завязки у плеча, и вы можете отличить слуг от простолюдинов, потому что их платья не имеют завязок, а их шапочки не имеют кисточек....

— Боже правый, — сказал Рами, садясь. — Он все это время говорил об этом?

— В течение десяти минут, по крайней мере, — сказал Билл.

— О, но правильная академическая одежда имеет первостепенное значение, — настаивал Колин. — Так мы демонстрируем свой статус оксфордцев. Считается одним из семи смертных грехов носить обычную твидовую кепку с мантией или использовать трость с мантией. А однажды я слышал о парне, который, не зная видов мантии, сказал портному, что он ученый, поэтому, конечно, ему нужна ученая мантия, но на следующий день его со смехом выгнали из зала, когда выяснилось, что он не ученый, потому что не получил никакой стипендии, а просто платящий простолюдин....

— Так какие же мантии мы носим? — вклинился Рами. — Чтобы я знал, правильно ли мы сказали нашему портному.

— Зависит от обстоятельств, — сказал Колин. — Ты джентльмен-коммонер или слуга? Я плачу за обучение, но не все платят — какие у тебя договоренности с казначеем?

— Не знаю, — сказал Рами. — Как ты думаешь, черные мантии подойдут? Я знаю только, что у нас есть черные.

Робин фыркнул. Глаза Колина слегка выпучились.

— Да, но рукава...

— Отстань от него, — сказал Билл, улыбаясь. — Колин очень озабочен статусом.

— Здесь очень серьезно относятся к мантии, — торжественно сказал Колин. — Я прочитал об этом в своем путеводителе. Они даже не пустят вас на лекции, если вы не будете одеты соответствующим образом. Так вы джентльмен-коммонер или слуга?

— Ни то, ни другое. — Эдвард повернулся к Робину. — Вы баблеры, не так ли? Я слышал, что все баблеры получают стипендии.

— «Баблеры»? — повторил Робин. Это был первый раз, когда он слышал этот термин.

— Институт перевода, — нетерпеливо сказал Эдвард. — Вы должны быть там, верно? Иначе они не пускают таких, как вы.

— Мы? — Рами приподнял бровь.

— Так кто же вы, в любом случае? — резко спросил Эдгар Шарп. Казалось, он вот-вот заснет, но теперь он с усилием поднялся на ноги, прищурившись, словно пытаясь разглядеть Рами сквозь туман. — Негр? Турок?

— Я из Калькутты, — огрызнулся Рами. — Что делает меня индийцем, если хотите.

— Хм, — сказал Эдвард.

— Лондонские улицы, где мусульманин в тюрбане, бородатый еврей и шерстяной африканец встречаются со смуглым индусом, — сказал Эдгар певучим тоном. Рядом с ним его близнец фыркнул и сделал еще один глоток портвейна.

Рами, в который раз, не нашелся, что ответить; он только изумленно моргал на Эдгара.

— Точно, — сказал Билл, ковыряясь в ухе. — Ну.

— Это Анна Барболд? — спросил Колин. — Прекрасный поэт. Конечно, не так ловко играет словами, как поэты-мужчины, но моему отцу нравятся ее стихи. Очень романтично.

— А ты китаец, не так ли? — Эдгар устремил свой взгляд из-под ресниц на Робина. — Это правда, что китайцы ломают своим женщинам ноги, связывая их так, что они не могут ходить?

— Что? — Колин фыркнул. — Это просто смешно.

— Я читал об этом, — настаивал Эдгар. — Скажи мне, это должно быть эротично? Или это просто для того, чтобы они не могли убежать?

— Я имею в виду... — Робин не знал, с чего начать. — Это делается не везде — моей матери не