но яркая соведущая рядом с потрепанным временем Роном Брэдли. Повесткой скандального эфира, а я уже минут пятнадцать практически не слышу своих соседей, только крики возбужденных гостей этого шоу, стала тема свободной продажи оружия и очередная атака на учебное заведения школьником. Как по мне, тема эта не стоит и пяти минут внимания, нужно просто раз и навсегда запретить продажу оружия несовершеннолетним и взять, наконец, под контроль все теневые лавки, но Синди и уж тем более старичку Рону платят не за краткость и лаконичность, а потому они, бесспорно, сумеют выжать из нее не только час эфирного времени, но при желании превратят и в целый цикл телепередач. Делаю большой глоток вина и, набросив на плечи тяжелый вязанный плед, поудобнее усаживаюсь на диване. Снова включаю на телевизоре беззвучный режим и повторно запускаю на ноутбуке видеозапись допроса Коллина Морриса.

На какой-то миг откуда-то сверху доносятся громкий стук и детский визг, но я быстро теряю связь с окружающей меня реальностью, ныряя в замкнутое светлое пространство комнаты для допросов. В комнату входят двое мужчин, но на экране я вижу только Коллина Морриса. Бесшумно отодвинув стул, он садится за стол. В потертых джинсах, черной футболке, очках в узкой оправе ему не дашь больше пятидесяти, и все же я точно знаю, что в декабре ему исполнится шестьдесят пять. Маленький, едва заметный порез на подбородке говорит о том, что он тщательно готовился к этой встрече: не только продумал внешний вид, но и привел в порядок мысли, заготовил ответы. Прочистив горло, покашляв в кулак, он вопрошающе смотрит на своего собеседника.

– Наш разговор будет записан на видео. И я хочу, чтобы вы на камеру подтвердили, что вам было предложено вызвать адвоката, но вы отказались, – звучит за кадром ровный низкий голос детектива Нортона Клаттерстоуна.

– Да, я отказываюсь от адвоката, мне нечего скрывать, – поджав губы, отвечает Коллин, смыкая пальцы рук в замок. От него так и веет уверенностью и спокойствием. – Мне казалось, я уже ответил на все ваши вопросы.

– У нас появилась новая информация, которая может иметь отношение к случившемуся. Хотелось бы, чтобы вы кое-что прояснили.

– Хорошо, давайте приступим. У меня не так много времени, – отвечает Коллин, и я замечаю, как подрагивают уголки его губ. Указательный палец правой руки ритмично постукивает по костяшкам левой руки, точно отбивая ритм какой-то мелодии.

– Пол Моррис был довольно богатым человеком, я прав?

– Полагаю, что так, он был на пике своей карьеры. Он был востребованным и довольно успешным гастролирующим артистом.

– Для человека, который полностью контролировал его счета, вы как-то неуверенно говорите об этом.

– Да, я был опекуном Пола. Если вы не в курсе, то он родился не в самой благополучной семье. Его родители были наркоманами, и все это я сделал для того, чтобы защитить нашего Пола, – ровным голосом отвечает Коллин, пожимая плечами.

– Вы меня неправильно поняли, меня интересует кое-что другое. Вот выписка со счета Пола за последний год, вы можете объяснить эти траты?

На губах Коллина Морриса все та же едва заметная улыбка. Нет, он не улыбается, он ухмыляется, явно чувствуя свое превосходство. Он берет протянутый ему лист бумаги, я вижу, как его глаза бегают по цифрам, словно он читает какую-то бульварную прессу: ни удивления, ни интереса. Ему это безразлично.

Пять лет назад с таким же показным безразличием смотрел на фотографии своих жертв и Дик Мэттисон, когда в числе других преподавателей Колумбийского университета он был вызван в полицию для дачи показаний. Я наблюдала за его допросом, стоя за зеркальной фальш-панелью, будучи подключенной к наушнику в ухе детектива. По профилю убийцы, который я составила, под прозвищем Профессор должен был скрываться одинокий, замкнутый человек, неуверенный и нерешительный. Человека, которого девушки либо отвергали, либо вовсе смотрели сквозь, точно его и не существовало. Я была уверена, что искать нужно человека-хамелеона, человека-невидимку, погрязшего в своих извращенных сексуальных фантазиях. Дик Мэттисон же совершенно точно жил в реальном мире и выглядел таким уверенным и спокойным. Рассказывая о себе, он говорил о жене и дочках. Он говорил, не скупясь ни на эмоции, ни на жесты. Все было тщательно отрепетировано и доведено до совершенства, но я этого не заметила. Я ему поверила. Я отклонила его кандидатуру. А через десять дней он похитил Одри Зейн. И это была только моя вина.

– У меня в клинике требовался небольшой косметический ремонт и кое-какая реконструкция, Пол согласился помочь. Мы семья, это вполне естественно, – небрежно бросив на стол лист бумаги, резюмирует Коллин Моррис, и я снова оказываюсь в комнате допроса.

– Разумеется, вероятно, он также не был против покупки часов с бриллиантами за пятьдесят тысяч долларов, нового автомобиля, антикварной мебели, а также…

Я замечаю, как при упоминании антикварной мебели на шее Коллина Морриса дергается мышца, а глаза едва заметно сужаются. Уверена, его лицо нашпиговано инъекциями молодости, блокирующими подвижную мимику, мышечный спазм – это все, на что оно теперь способно.

– К чему вы клоните? Какое отношение эти траты имеют к событию, случившемуся 17 июля? По-вашему, этот чертов пес набросился на него из-за моих новых часов?

Он спрашивает про часы, хотя его беспокоит только антиквариат. Я уже изучила эти бумаги и почти уверена, что думает он в эту самую минуту о французской шкатулке XVIII века, выполненной в золоте с инкрустированными драгоценными камнями на крышке и керамическими вставками на стенках. Согласно информации, которую мне удалось найти на одном из сайтов в сети, стоит эта шкатулка как частный самолет, потому как когда-то принадлежала королеве Франции Марии-Антуанетте. Я машинально подношу руку к губам, собираясь обратить внимание детектива на этот момент, но все бессмысленно. Сегодня я, как и пять лет назад, – всего лишь молчаливый и безучастный наблюдатель. Я ничего не смогла изменить тогда, не могу и теперь.

Я ставлю запись на паузу и делаю большой глоток из своего бокала. Терпкое вино с легким ореховым привкусом царапает горло. Глубоко вдыхаю, мне не хватает воздуха. Смотрю на экран телевизора, Синди эмоционально жестикулирует, безмолвно пытаясь что-то объяснить одному из гостей шоу, этого секундного переключения становится достаточным, чтобы подавить растущую внутри меня злобу. Успех Синди по большей части заключен не только в ее несокрушимой вере в себя и в свою правоту, но и в способности слушать мнения экспертов. Жаль, что не все так предусмотрительны. Нортон Клаттерстоун слышит только себя и совершенно не доверят таким, как я, а потому его допрос, словно лодка, дрейфующая на волнах посреди океана информации, болтается из стороны в сторону, не зная, к какому берегу причалить. И что бы я ему ни сказала, слушать он не станет.

– Ты мне еще поогрызайся! Я тебя с лестницы спущу! – раздается противный вопль соседки за стенкой. Я делаю еще один глоток вина, возвращаясь в комнату для допросов.

– Разумеется, нет. Но был ли Пол Моррис доволен тем, как вы распоряжались его деньгами? Может быть, он пытался расторгнуть этот договор опеки? – продолжает гнуть свою линию детектив Клаттерстоун.

Камера по-прежнему направлена исключительно на чисто выбритое лицо Коллина Морриса, и я отчетливо вижу, как подрагивают уголки его губ, как натягивается щека, когда он прокатывает языком по внутренней стороне. Он не только прекрасно понимает, куда клонит детектив, но и, совершенно очевидно, ждет этого нападения.

– Полагаю, речь идет о взбалмошном и недобросовестном адвокатишке, как там его фамилия, Бранс, Бромс? – брезгливо сморщив нос, бросает кость Коллин.

– Альфред Бернс.

– Он самый! – хмыкает Коллин. – Он никчемный аферист, который, как и многие другие, пытался пудрить голову моему сыну. А чего он добивался, вы в курсе? Он не просто хотел разорвать договор опекунства, но создать некий трастовый фонд, в котором выступил бы распорядителем! Нет, вы только вдумайтесь в это! Этот мудак хотел запустить свои липкие