А она будет жить для других. Чуть что – сейчас накапает лекарства и спасет погибающего.

– Чего это Фекла такая худая? – в тот же вечер спросила она у Федосьи. – Больная, что ли?

– Не ест ничего, вот и худая. Кабы ела, так и не была бы худая.

– Ну, как же это можно ничего не есть! – возмутилась барыня. – Пошли ее завтра утром ко мне.

Она открыла приложенное к аптечке руководство и стала искать.

– «Тошнота, отсутствие аппетита, Arsenicum». Как жизнь полна, когда живешь для других!

На следующее утро она заботливо расспрашивала Феклу:

– И что же, голубушка, и тошнит тебя тоже?

– И тошнит! – вяло отвечала Фекла.

– Ну, вот тебе капли. На рюмку воды три капли, четыре раза в день. Увидишь, как поправишься. Уж я тебе помогу, уж я тебя не оставлю!

– Помоги, родная, помоги, андел наш. Уж бог тебя не оставит.

– Ну что, как Фекла? – спрашивала барыня у Федосьи дня через два. – Ест?

– Нет, что-то не слыхать, чтобы ела.

– Это ужасно! – горевала Степанида Павловна. – Как же можно не есть! Человек рабочий должен есть. Позови ее ко мне.

Пришла Фекла, подперла щеку, заморгала глазами.

– Ну что, ела ты вчера что-нибудь?

– Вчерась-то? А так, корочку пожевала.

– Это за весь день?!. Ну, милая моя, так недолго и ноги протянуть. Тебе нужно яйца есть, бульон, что-нибудь питательное. Нельзя к своему здоровью так халатно относиться. Ты – человек рабочий. Хорошо, что я могу помочь, но не вечно же я буду с вами, – я не бессмертна.

И она дала Фекле новую порцию Arsenicum.

– Ну, как Фекла? – спрашивала она снова у Федосьи. – Неужели до сих пор нет у нее аппетита? Пусть попробует делать моцион перед обедом. Жалко бабу. Пришли ее ко мне, я ей еще капель дам.

Пришла Фекла.

– Ну что, Фекла? Неужели тебе совсем есть не хочется?

– Это мне-то? – вяло спросила Фекла. – Мне-то не хочется? Х-хы!

– Так чего же ты не ешь, чудак ты эдакий! Аппетит, слава богу, вернулся, а она не ест! Ешь скорее!

– Это я-то? А что же я буду есть?

– Да все, что хочешь, только, конечно, не тяжелое…

– Не чижолое? А какое же я такое не чижолое есть стану, когда хлеба нетути, а восоркинские ребята и всю картошку покрали? Я думала, ты мне своей водой хоть кишку стянешь, а оно еще пуще на еду погнуло. Ты мне лучше ее и не давай. Очень благодарим, а только лучше не давай.

Степанида Павловна дрожащими руками перебирала скляночки своей аптечки.

Неужели и от этого отречься? Как же так? Служение ближнему – самое святое дело! Чем же она виновата, что эта баба такая бестолковая.

Скляночки были гладенькие, аккуратненькие, с ярлычками, весь ящичек такой уютный, что отречься от него никак нельзя было. Невозможно и бессмысленно. Лучше просто прогнать Феклу, чтобы не смела в усадьбу шляться.

– Дура неблагодарная!

Дедушка Леонтий

Перед обедом дети заглянули на террасу и – сразу назад: на террасе сидел кто-то.

Сидел маленький, серенький, седенький, мохрастый, вертел вострым носиком и ежился.

– Кто такой?

– Спросим у Эльвиркарны.

Эльвира Карловна возилась с банками в буфетной комнате, сердилась на грушевое варенье, что оно скисло и шипело.

– Кто такой? Дедушка ваш! Дедушка Леонтий, вашего дедушки брат.

– Отчего же он сидит? – спросила Валька. Странным показалось, что не шагает дедушка по зале, как другие гости, не спрашивает, как кто поживает, не смеется «хе-хе-хе, мерси», а просто сел и сидит один у посудного столика, куда грязные тарелки ставят.

– Пришел через сад, вот и сидит, – отвечала Эльвира Карловна.

– А где же лошади? – спросила Валька. И маленькая Гуля повторила басом:

– А где же лошади?

– Пешком пришел.

Пошли, посмотрели в щелочку на дедушку, который в гости пешком пришел.

А тот все сидел да поглядывал, как воробей. На коленях у него был клеенчатый сверточек, черный, на сгибах набелевший – старый, много трепанный, и веревочкой крест-накрест перевязан.

Покосился дедушка на щелочку.

Дети испугались.

– Смотрит!

– Шмотрит!

Отошли. Зашлепала Фенька босыми ногами, загремела посуда, закричала Эльвира Карловна.

– Подано! Подано!

И в ответ застучали каблуки на лестнице – отец обедать спускался.

– Папа, там дедушка… дедушка Леонтий… пришел и сидит.

– Знаю, знаю.

Отец чем-то недоволен.

Пошли на террасу обедать.

Дедушка встал, засуетился на одном месте, а когда отец поздоровался, стал долго и смешно трясти ему руку. Потом опять подошел к своему стулу у посудного стола.

– Садитесь с нами, чего же вы! – сказал отец. Дедушка покраснел, заторопился, сел на углу стола и подсунул под стул свой клеенчатый узелок.

– У меня тут кое-какие вещи… путешествую по-стариковски! – объяснил он, точно старики всегда ходят с такими клеенчатыми узелками.

За супом все молчали. Только когда дедушка съел свою порцию, отец сказал Эльвире Карловне:

– Налейте же ему еще… – Дедушка покраснел и заволновался.

– Я сыт! Я уже совершенно сыт!

Но снова принялся за суп, изредка только вскользь поглядывая на хозяина.

– Вы откуда сейчас? – спросил наконец тот.

– От Крышкиной, от Марьи Ивановны. Тут недалече, всего тринадцать верст. Она непременно хотела бричку дать, непременно хотела, да я отказался. Погода хорошая и моцион полезен. Мы, старики, должны моцион делать. А Марья Ивановна новую мельницу строит. Чудесную. Я у них три недели гостил. Непременно хотела, чтоб я еще пожил. Непременно. Ну, да я лучше потом заверну.

Он говорил скоро, так что даже покраснел, и смотрел на всех пугливо и быстро, точно справлялся – нравится ли то, что он говорит.

– И на что ей мельница? – сказал отец. – Только лишние хлопоты…

– Да, да, – заспешил дедушка. – Именно на что… именно… хлопоты…

– В хороших руках, разумеется, доходно, а тут…

– Да, да, в хороших доходно… именно доходно. – Потом снова замолчали на весь обед.

После обеда отец пробурчал что-то себе под нос и ушел наверх. Дедушка тоже пропал.

– Эльвиркарна! Он будет жить у нас?

Эльвира Карловна все еще была чем-то недовольна и молчала.

– Он дедушкин брат?

– Не родной брат. От другой матери. Все равно ничего не понимаешь.

– А где его домик?

– Нету дома, зять отнял.

Странный был дедушка. И мать у него какая-то другая, и дом отняли…

Пошли смотреть, что он делает.

Нашли его на крылечке. Сидел на лесенке и говорил собачонке Белке что-то длинное и толковое, только не разобрать что.

– Это наша Белка. Она приблудная пустолайка, ночью спать не дает, – сказала Валька.

– Ее кухарка кипятком шпарила, – прибавила Гулька. Обе стояли рядом на толстых сытых ножках, смотрели