Маму, как обычно, давно заждалось её большое хозяйство, но на этот раз, она осталась к нему безучастна. Она его просто не заметила – пригласила соседку, а сама быстро ушла, взяв там все хлопоты и работу на себя. Меня поразило, как глубоко, оказывается, можно воспринимать чужое горе. Своё так не принимала… Но и друзья платили им той же, привязанностью – когда отца разбили удары и он лишился всех постов, они их не бросили. Наверное, это и было дружбой. Так же преданно умел дружить и брат, для которого друзья всегда значили больше, чем даже родные. Открытый и импульсивный, он был готов для них на всё. И они его не забывали, хотя тут и случались проколы…

Люди всегда нас окружали – мы были до них очень жадны. Но сначала к подбору своих друзей я относился без должной серьёзности – присматривал больше сообразительных весёльчаков для нескучного времяпровождения и развлечений. Позднее умников для интеллектуальных занятий, и, наконец, друзей для души. В первой категории народу было хоть отбавляй. Были и с умом, и с внешностью. Но совсем уж выдающихся было двое, и обоих звали Славками.

Первый был мой одноклассник. С ним нас сближало многое: мы оба были из семей примерно, одного достатка, довольно избалованы, приличные лентяи и отчаянные весельчаки. Но Славка, к тому же, был ещё и необычайный красавчик – розовощёкий блондин с бархатной кожей и большими синими глазами. Он был красивее, чем все наши девчонки – ваш глаз на Славке всегда отдыхал. Много позже, я нашёл его точный портрет в Благовещенском соборе – над правой иконой у бокового входа написано лицо ангела. Вылитый Славка! Очень подвижный, добрый и покладистый малый, всегда весёлый и добродушный. Все девчонки в классе на Славку, разве что не вешались, но он и пальцем не шевелил – никого не выделял и был мил со всеми.

Но, поскольку, он и лодырничал сверх всякой меры, то и сидел часто по всем предметам в отстающих. Так, что к нему обязательно, кого-нибудь, прикрепляли для «пионерского буксира». И тут все наши отличницы наперебой напрашивались к нему в помощницы. А он и не возражал. Они и готовили за него все уроки. Это была ещё та лафа! Тут я ему, конечно, как и многие, завидовал… Славка был говорун и весельчак, и нам было здорово вместе – мы с ним прекрасно понимали и дополняли друг друга.

Жаль, что дружба наша продлилась не долго – что-то, около года. Потом у него не заладилось с родителями и они куда-то, уехали. Я долго скучал по нему – оставшиеся были совсем не то, а тут ещё и все его зазнобы переключились на меня. Я понимал, что это они с тоски – просто на меня лёг отблеск его необычной красоты…

Но второй Славка был ещё больший красавчик – этот был высокий, классически сложенный «нордический» блондин с хорошо поставленными нордическими же, манерами – уместными и неспешными. Он приезжал в наши палестины (ну, не в сибирскую же, чухлому!) на лето, из своего европейского Тарту, о котором рассказывал много и без устали. Пройдут годы, и Тарту станет первым «иностранным» городом, который я посещу. Потом я объеду уже и весь юг, Восток, Украину и Прибалтику, буду подолгу жить в Ленинграде и в Москве, мне будут нравиться Таллинн и Вильнюс, Львов, Одесса и Киев, но Тарту надолго останется моим любимым городом, в который я буду приезжать не раз. И на автобусе из Ленинграда, и из Таллинна, и приплывать на теплоходе из Гдова. Больше него я буду любить только Москву…

Мне будет нравится в нём всё. И старые, академические дубы в старинном – ещё дерптском, университетском парке, видевшие Пирогова. И узкие аккуратные улочки, выходящие на площадь. И бар-кофейня в танцзале, где можно было оставлять кофе с коньяком без боязни не обнаружить их после отсутствия. И даже уютный ресторан при «Виру», где сигареты подавались на деревянных подносиках, вместе со спичками и пепельницей в кожаных цветных портсигарах. И даже забегаловки для местных работяг, где были такие вкусные, особенно с голодухи, громадные, нежные и сочные, свиные сосиски с тушёной капустой и пивом…

Даже финские мокасины, что я купил в Тарту, я очень любил. Странно, но я никогда не встретил в нём Славки…

Тартусский Славка был неплохим рассказчиком и беседовать с ним, было одно удовольствие, жаль, что гостил он лишь летом. У него был только один дефект – он не всегда вписывался в наши подвижные игры – чего-то ему, там, в них, не хватало. И, что особенно любопытно, что хотя он и был классическим голливудским красавцем, успехом у местных девушек, он, почему-то, абсолютно, не пользовался. Что было загадкой. Тип классической европейской красоты был в Сибири тогда не востребован – его здесь ещё просто не замечали!

Два моих Славки и были, пожалуй, самыми первыми, моими, по настоящему, красивыми друзьями – не родственниками. Да, собственно, я их и не выбирал – они сами пришли в мою жизнь. Но именно их я и запомнил из десятков друзей, навсегда. Высоцкий, безусловно, прав – в идеале, друзья и должны быть красивыми: этим они здорово освещают нам жизнь! Остальные подбирались по интеллекту или увлечениям…

Для последних, я привлекал Петра, сидящего впереди. Надо заметить, что природа поработала здесь на совесть, снабдив его уникальной, большой и почти квадратной, башкой. Но, что до содержания, то всё в ней было в порядке – уравнения и задачки она щёлкала, как орехи. Так, что некоторое своё внешнее уродство, Пётр с лихвой, ею компенсировал. Он оказался кладом, неистощимым на выдумки, касалось ли это самодельных многоступенчатых ракет из пороха, которые мы запускали с ним в громадном парке, или разнообразных игр и шалостей во время скучных уроков. Везде он был смекалист и быстр, что было особенно, кстати, так как быстрое время нашей семьи, оказывало нам дурную услугу. Наше общение с другими людьми из-за него сильно страдало. Мы жили так быстро, что просто уставали ждать ответа на свои вопросы – впечатление, что ты общаешься с заторможенным обитателем подводного мира. Из-за этого, многие люди и были нам просто неинтересны – надоедало ждать, когда же они, наконец, оттают и что-то, там, изрекут. Откликнутся…

Нам подходили лишь те, кто мгновенно всё схватывал. Пётр, отличавшийся молниеносной реакцией, был незаменим, тем более, что благодаря ему, я избавился и ещё от одного комплекса.

Признаюсь – явное отсутствие творческих талантов меня давно угнетало, так как в нашей школе со страшной силой процветала художественная самодеятельность. И почти все люди вокруг меня пели, рисовали, играли на музыкальных инструментах или, на худой конец, крутили сальто-мортале, а я, бездарь, ничего такого не мог и не умел. Только декламация и чтение вслух, но тут меня даже и на радио пробовали. Музыкального слуха, как считали мои преподаватели музыки, у меня отродясь не было, голоса – тем более, а рисовать я мог только цветы и улицы, то есть, дома на них. Но тут мне повезло. Как-то, на урок, вместо обычных аккуратных мелков, кто-то притащил несколько здоровенных кусков мела. Не иначе, как с вновь открытого его месторождения… Один из них попал к Петрухе и он взялся, сразу, что-то из него резать. Тут-то и открылся во мне талант: не успел я опомниться, как в течение одного урока, у меня получилась голова казака в папахе! Это меня вдохновило, и даже уже когда и кончилась вся эта руда и пошёл мел нормальный, я и из него навырезал столько атлантов, венер и кариатид, что их вполне, хватило бы, на маленький пантеончик из мела. Оказывается, я был скульптором!..