Солнце склонилось уже довольно низко. Пыльная степная дорога превратилась в хорошо наезженный широкий тракт. Кроме нашего каравана, на ней появились и другие путешественники, в том числе много верховых на самых обычных лошадях. Очень часто по обочинам дороги попадались различного рода питейные и закусочные заведения. И все их опытный има Ухтар называл почему-то чайными. В порыве откровенности он поделился со мной своей мечтой – побывать в одной известной чайхане в Сарканде, где, по слухам, снова начал петь знаменитый поэт и музыкант Ширван.

Как только он назвал это имя, перед моими глазами снова встало пламя костра, над которым стояла Златка со сведенными за спиной руками, и юноша, падающий на мощеную площадь со стрелой в горле. А старик с восторгом рассказывал:

– Я слышал Ширвана только однажды, очень давно, когда он был совсем еще мальчишкой… Ты знаешь, Илия, Ширван не мог петь несколько последних лет, ему горло обожгли. И вот теперь он снова дает концерты. Говорят, какая-то девчонка с севера вылечила его горло. Просто невероятная история…

– Отчего же – невероятная, – через силу ответил я. – Именно так все и было… Только Ширван уже больше не выступает… И никогда не будет выступать. Замолк ваш «серебряный голос».

– Почему? – удивленно и недоверчиво спросил старик.

– Убили Ширвана…

– Кто?!

– Ханифские лучники. Девушку, которая его вылечила, по приказу беля Озема поставили на костер, а Ширван хотел ее освободить. Вот его и застрелили…

Има Ухтар повесил голову и замолчал. Он так больше ни слова и не сказал до самого въезда в город. Я не нарушал его молчания. Наконец, когда в вечерних сумерках показались городские ворота, я краем уха расслышал его тихий-тихий шепот, сложившийся в знакомое: «Мы спали и ели, мы ели и спали…»

Остановился караван на окраине города на маленьком постоялом дворе. Прежде чем мы успели слезть с повозки и размять затекшие от долгой и тряской дороги ноги, ко мне подскакал бель Хакум и предупредил:

– Завтра на восходе солнца я буду ждать тебя во дворе… Готовь камень… – И он тут же покинул караван, ускакав в центр города.

Има Ухтар остался во дворе заниматься устройством на ночь верблюда и повозки, а мы направились в дом. Там мы обнаружили маленького радушного человечка, оказавшегося хозяином этого заведения. Он быстро разместил нас по комнатам и пообещал «ханифский» ужин. Мне, собственно говоря, совершенно нечего было делать в отведенной мне каморке с одной узкой кроватью, поэтому я спустился в общий обеденный зал. Заняв место возле стойки, я попросил бокал легкого белого вина и принялся ждать обещанный ужин, от нечего делать разглядывая немногочисленных посетителей.

Постепенно в зале начали собираться путешественники, прибывшие с нашим караваном. Они занимали столики и обменивались веселыми замечаниями по поводу сегодняшней гонки. В общем-то все были довольны, что добрались до столицы на полсуток раньше. Наконец в зале появились и мои попутчики. Мы уселись за один столик и через несколько минут получили действительно великолепный ужин.

Орзам, несмотря на явное волнение, ел с отменным аппетитом. Я также отдал дань кухне нашего хозяина и его винному погребу, особенно уже попробованному мной белому вину. Разговор шел достаточно вяло и как-то ни о чем. Только в конце ужина я задал интересовавший меня вопрос:

– Орзам, когда ты думаешь попробовать?…

– Не раньше трех-четырех часов ночи… Именно в час черного козла людей посещают чистые сны…

– Чистые?… – не понял я.

– Чистыми мой учитель называл сны, в которых отображаются истинные устремления человека… Его подлинное лицо… До часа черного козла человек еще недостаточно погружен в сон и его сновидения носят поверхностный характер, отображают, как правило, события совсем недавнего прошлого. После часа черного козла спящий выходит из глубин сна и уже может контролировать сновидения. Опытный маг может даже почувствовать наличие в своем сне чужой воли…

– А можно мне присутствовать при твоем… опыте? – попросил я.

Юноша смущенно улыбнулся и ответил:

– Я сам хотел просить тебя посидеть рядом со мной. Мне может понадобиться помощь…

– Тогда я к трем часам подойду… – предложил я.

– Лучше к половине третьего. Как раз в это время колокол на главных часах отбивает вторую стражу.

После этого Орзам поднялся и в сопровождении своей кормилицы отправился в свою комнату. Мы с има Ухтаром посидели еще немного и также разошлись по своим комнатам.

Я понимал, что назавтра мне предстоит очень тяжелый день, и поэтому необходимо отдохнуть. Быстро раздевшись, я юркнул под одеяло, настроившись проснуться по удару часового колокола.

Заснул я практически мгновенно и спал спокойным сном без всяких сновидений. Когда я проснулся, над темными городскими крышами плыл тяжелый отголосок колокольного удара. Вторая стража! Я быстро оделся и вышел в коридор. У двери стояла Уртусан, явно дожидаясь моего появления. Когда я подошел, она тихим умоляющим голосом прошептала:

– Я прошу тебя, господин, не давай моему мальчику долго колдовать. Он еще так слаб…

Неожиданно для себя я погладил пожилую женщину по темным с проседью волосам и ласково ответил:

– Не волнуйся за своего питомца, я не собираюсь причинить ему вреда…

– Я знаю, господин. – Ее глаза блеснули слезой в темноте коридора. – Я знаю… – И она посторонилась, пропуская меня в комнату.

Орзам был один. Его небольшая комната была слабо освещена прикрепленной к спинке кровати свечой. На голом полу розовым мелком был нарисован неровный круг, разделенный корявыми линиями на семь достаточно равных частей. В центре этого круга стояла небольшая белая фарфоровая чашка. Когда я вошел, Орзам, до пояса раздетый и натертый какой-то блестящей мазью, молча кивнул в сторону кровати. Я быстро прошел и уселся на указанное место. Юноша развязал завязки маленького холщового мешочка, который он держал в руках, и насыпал в чашку щепотку серой, странно поблескивающей пудры. Затем он спрятал завязанный мешочек в небольшую котомку, которую я раньше никогда у него не видел, и достал оттуда большое драже, поблескивающее розовой глазурью.

Повертев эту конфетку между пальцами, он повернулся в мою сторону и негромко проговорил:

– Во время своего хождения я буду сидеть на полу… Если я начну сильно раскачиваться или повалюсь на пол, тебе надо будет быстро привести меня в чувство… Правда, я не могу тебе сказать, как это делается, это всегда делал мой учитель. Но мне почему-то кажется, что ты сможешь это сделать…

Я только молча кивнул.

Орзам уселся по-турецки на голый пол возле розового круга, с секунду, словно в чем-то сомневаясь или что-то вспоминая, молча посидел, а затем сунул в рот свою карамельку. После этого он закрыл глаза и минуты три сидел совершенно неподвижно. И вдруг все его тело сотрясла судорога, волной прошедшая от шеи до согнутых ног. Его глаза открылись, и он уставился на указательный палец своей поднятой правой руки. Через секунду над этим пальцем появилось маленькое пламя. Было похоже, что горит ноготь на пальце. Орзам наклонился вперед и сунул палец в белевшую на полу чашку. Несколько секунд ничего не происходило, а потом юноша снова выпрямился и положил свою руку на колено. Никакого пламени на пальце уже не было, а из чашки пополз слабый язычок сероватого тумана.