– Ну… это вряд ли. Там народу много. Всех не сожрут.

Борух вытащил из вскрытого ящика обмазанную густой смазкой банку «стратегической» тушёнки и начал аккуратно вскрывать её тупым штык-ножом. Однако, выгребая из раскромсанной банки последние волокна жирной говядины, он уже начал беспокоиться – пора бы с вышки Джамилю прибежать.

– Миша, – окликнул он отдыхающего на ящиках лейтенанта, – взгляни там на вышки, чего наши рядовые попритихли? Только аккуратно, мало ли чего…

Успенский подошёл к воротам и осторожно выглянул наружу. Несколько секунд он крутил головой, всматриваясь в жаркое марево, потом обернулся к Боруху:

– Никого на вышках нет! Куда эти черти делись?

Борух замысловато выругался и, отбросив пустую банку, подхватил с пола РПК.

– Твою мать, Миша! Дорасслаблялись мы с тобой! Совсем нюх потеряли!

– Может, они куда-нибудь… ну поссать там пошли… – нерешительно сказал Успенский.

– Миша, ты где учился? – проникновенным тоном спросил Борух.

– В N-ском общевойсковом… – удивлённо ответил лейтенант.

Борух расстроенно покачал головой:

– Миша, если, находясь в окружении противника, ты, не обнаружив на месте часовых, первым делам решаешь, что они пошли поссать, то в училище тебя учили чему-то не тому.

Успенский, обиженно засопев, отвечать не стал, только щёлкнул предохранителем автомата.

Борух, крякнув, вскинул ручной пулемёт и уверенным шагом пошёл к выходу. Он ожидал чего угодно – стремительной атаки собачьих полчищ, оружейного огня неизвестного противника, влетающей в ворота гранаты – но двор склада остался пуст. Пусты оказались и вышки – невысокие ажурные сооружения прекрасно просматривались снизу, но ни Джамиля, ни Птицы, ни Сергеева на них не было – как, впрочем, и трупов. Такое впечатление, что часовые действительно отправились в кустики – вот только кустиков на территории склада не наблюдалось. Спрятаться на заасфальтированном пространстве негде – солдаты просто исчезли.

Выскочивший вслед за ним лейтенант растерянно водил по сторонам стволом автомата, не понимая, что происходит и в кого стрелять. Впрочем, Боруху было не легче – ситуация складывалась просто абсурдная. Чёрт с ними, с собаками, – противник, конечно, непонятный и непривычный, но в него по крайней мере можно всадить пулю, и только брызги полетят. Но тихое и бескровное исчезновение часовых не лезло ни в какие ворота.

– Что-то у нас не слава богу, Миш… – протянул прапорщик.

– Я, Борь, знаешь ли, заметил! – Сарказм из лейтенанта просто сочился. Видать, обиделся за училище…

– Не, кроме собак. Тут что-то ещё есть. Кто часовых схарчил?

– Ага, человек-невидимка унёс! Сбежали твои часовые, как последние засранцы!

– Сам, смотри, в штаны не наложи. Куда они сбежать могли? В казарму, собачек погладить? И ворота закрыты, кстати. Изнутри, на засов. Нет, Миш, неладно что-то в датском королевстве, валить отсюда надо.

Успенский только пожал плечами – на самом деле он был согласен с прапорщиком, и ещё – ему было очень страшно. Но всё-таки хорошо, что отступление он предложил не первым. Как-то неприятно было бросать вверенный гарнизон, да и как объяснить произошедшее в штабе округа? Лейтенант живо представил себе, как они с Борухом заявляются в город, увешанные оружием, и начинают рассказывать про нападение собак и растворяющихся в воздухе солдатах… Как бы в госпиталь не отправили, к добрым, но не слишком доверчивым военным психиатрам. Вообразив все прелести предстоящего рапорта и недоуменные лица командиров, Миша тихонько застонал от переживаемого авансом стыда. Тут поневоле задумаешься – не лучше ли героически погибнуть в бою? Хоть бы и с собаками…

Борух переживаний лейтенанта совершенно не разделял. Что ему эти рапорты? Ниже прапорщика не разжалуют, дальше гарнизона не сошлют. И героически погибать он вовсе не собирался – хватит, были в жизни возможности. В минуты опасности он становился удивительно прагматичен – сначала выжить, а потом разберёмся. А богатый жизненный опыт подсказывал: чтобы выжить, надо покинуть ставший непонятным и опасным гарнизон как можно быстрее.

Старенькая БРДМ-1, выпущенная ещё в начале 60-х, давно не представляла собой никакой военной ценности, и даже пулемёт с неё был демонтирован. Быть бы этому музейному экспонату порезанным на металлолом, но уж больно удобно было на ней ездить по степям и оврагам по всяким, не всегда стратегическим, делам. И потому, после своего закономерного списания по возрасту, боевая машина затерялась в грудах интендантских бумаг, став фактически ничейной. Сильно пьющий, но рукастый гарнизонный механик Петрович перегильзовал старый газовский мотор и поддерживал технику в рабочем состоянии. Не ради, понятное дело, обороноспособности Родины, а ради присущей многим офицерам пламенной страсти к выпивке на природе, скромно именуемой «рыбалкой». Ну а уж запчасти к машине и лишнюю сотню литров бензина опытный интендант всегда для хорошего дела сыщет… Вот так и прижилась в гарнизоне бээрдээмка, частенько оправдывая народное название «бардак». Нет, не только за рыбой катались «на рыбалку» героические офицеры… Так что грозное некогда средство боевой разведки, хотя и утратив своё главное предназначение, не прозябало без дела, а потому содержалось в идеальном порядке – благо свободных рабочих рук в армии всегда хватает. Вон полная казарма бездельников – есть кому смазать-покрасить. А ежели инспекция какая – так оврагов в степи полно. Найдётся куда убрать с начальственных глаз неучтённый транспорт…

В общем, именно на этот технический раритет и рассчитывал Борух в своей надежде покинуть гарнизон. Внутри бронированной коробки ему было бы как-то спокойней – никакой собаке 12 миллиметров бронелиста не прогрызть, да и жутковатые невидимки, ворующие солдат с вышек, небось поостерегутся встать на пути пятитонной машины. Скоростью это транспортное средство, конечно, не блещет, зато и траншею переползёт, и стенку своротит, да и плавать в случае чего умеет…

К гаражу шли молча, настороженно крутя головами и до рези в глазах всматриваясь в крыши и окна. Патроны в патронниках, предохранители опущены – а ну, враг, выходи! Однако стрелять по-прежнему было не в кого. Неизвестный противник никак себя не проявлял, да и собаки куда-то подевались. Гарнизон был пуст и тих – зрелище противоестественное. От этой затаившейся тишины Боруху было очень не по себе. Казалось, что вот-вот что-то начнётся: либо сухо щлёкнет выстрел снайпера, либо взревут моторы танков и пойдёт обычная человеческая забава – жестокий уличный бой накоротке, когда не разберёшь, где враги, и из-за любого угла может выкатиться рубчатый мячик гранаты… Но нет, тишина продолжала тянуть нервы, а враг не желал схватки, как будто наплевать ему было, что в захваченном (а он ведь кем-то захвачен, не так ли?) гарнизоне остался живой и вооружённый противник. Всё это напоминало какой-то дурной муторный сон, который бывает под утро после сильной пьянки – до тошноты реальный, но напрочь лишённый внутренней логики.

Утробно рыкнул стартер, и мотор, тяжко вздохнув о своём пенсионном возрасте, заработал, отдаваясь в железной коробке навязчивым гулом. БРДМ осторожно попятилась из ангара, выкатываясь на улицу. Борух сидел, напряжённо подавшись вперёд, вглядываясь в смотровую щель бронекрышки, и готовый рывком бросить тяжёлую машину вперёд, уходя с линии огня, но противник высокомерно игнорировал возросшую боевую мощь отряда. Это беспокоило прапорщика больше всего – логика врага никак не угадывалась, а значит, можно было ждать любых сюрпризов. Уж лучше понятные опасности открытого противостояния, даже бой с превосходящим противником, чем напряжённое ожидание невесть чего. Пока рычащая БРДМ медленно катилась по улочкам гарнизона, лейтенант Успенский крутил ручки бортовой радиостанции, пытаясь связаться хоть с кем-нибудь. Конечно, старая «эр сто пятая» была не бог весть какой мощности, но хоть что-то ловила всегда. Однако не на этот раз – в наушниках шлема был только шорох помех. В конце концов, прощёлкав все диапазоны, лейтенант с досадой стянул с головы старый танкистский шлем.