– Это опять те же самые признания?

– Да, – сказал д’Артаньян. – Да. Да, чертвозьми! Мало того, сейчас я буду читать вам стихи!

– Вы?

– Я, – гордо сказал д’Артаньян и, не обращаявнимания на окружающих, в самые патетические моменты помогая себе взмахамитрости и огненными взорами, принялся декламировать:

– Я полон самым чистым из огней,

Какой способна страсть разжечь, пылая,

И безутешен – тщится зависть злая

Покончить с мукой сладостной моей.

Но хоть вражда и ярость все сильней

Любовь мою преследуют, желая,

Чтоб, пламя в небо взвив, сгорел дотла я,

Душа не хочет расставаться с ней.

Твой облик – этот снег и розы эти —

Зажег во мне пожар, и виновата

Лишь ты, что, скорбный и лишенный сил,

Тускнеет, умирая в час заката,

А не растет, рождаясь на рассвете,

Огонь, горящий ярче всех светил…

– Чудесно, – сказала Анна. – Вы это самисочинили?

На сей раз д’Артаньян не поддался на подвох, и мнимопростодушный взгляд Анны его нисколечко не обманул.

– Ну что вы, – сказал он честно. – У меня таки не получилось ничего, кроме тех двух строчек, что я вам декламировал вНидерландах. Я поднял на ноги всех книготорговцев Парижа…

– Говоря проще, вы зашли в книжную лавку –единственную, которую знали?

– Да, – сказал д’Артаньян, решив не лукавить и непреувеличивать, если только это возможно. – Хозяин показал мне несметноемножество книг, но мне отчего-то приглянулись испанские поэты. Вот этот вотстих написал сеньор де Риоха. Королевский библиотекарь, чиновник инквизиции –и, вот чудо, пишет так красиво!

«Боже, сделай так, чтобы она не попросила продекламироватьчто-нибудь еще! – взмолился д’Артаньян к небесам. – Я и эти-точетырнадцать строк заучивал наизусть чуть ли не всю ночь, так что даже Планшезапомнил…»

– Вы делаете успехи, Шарль, – сказала Анна в своейобычной манере, когда нельзя было понять, насмехается она или говоритсерьезно. – Вы наставляете на путь истинный будущих математиков, беззапинки читаете на память стихи, забросили дуэли – всего в каких-то двадцатишагах от вас прошел мушкетер короля, а вы и не заметили такого прекрасногоповода… Должно быть, и в квартал Веррери почти не ходите?

– Я туда вообще не хожу больше.

– Вот видите, я права. Скоро вокруг головы у васпоявится первое робкое сияние, и вы станете святым Шарлем… Ну, не сердитесь. Ясовсем не жестокая, просто вы так уморительно надуваете щеки, когда я над вамиподшучиваю… – Она сменила тон, произнесла тише и гораздо серьезнее: – Вамне кажется, что этот человек следит за нами? Он все время держится сзади, нанекотором отдалении… Только не оборачивайтесь резко!

Д’Артаньян постарался бросить взгляд назад как можнонезаметнее, сделав вид, что его внимание привлек зазывала одного изувеселительных балаганов. Закутанная в длинный плащ фигура с низко надвинутойна глаза шляпой показалась ему определенно знакомой, но гасконец так и не смогпонять, кто это. А там загадочный незнакомец и вовсе пропал с глаз, замешавшисьв толпе. Но поскольку чужие опасения заразительны, самому д’Артаньяну сталоказаться, что трое молодчиков с длинными рапирами на боку не просто прохаживаются,а именно следят за ним и его спутницей. Чем дальше, тем больше ему становилосьне по себе – уже мерещилось, будто эти молодчики обмениваются с кем-тоусловными знаками…

– Давайте уйдем отсюда, – сказал он в концеконцов, злясь на себя за столь глупые страхи.

– Давайте…

Д’Артаньян собирался повести спутницу по улице Задиристыхмальчиков, но едва они вышли в ворота на улицу Турнель, как обнаружилось, чтотроица движется следом с внушающим подозрение постоянством. Д’Артаньяну пришлов голову, что он, быть может, вовсе не переусердствовал в подозрениях…

Чтобы увериться, он незаметно замедлил шаг. Троица сделалато же самое – а потом они, переглянувшись, быстрой походкой направились вперед,и один из них, самый высокий, громко спросил:

– Сударь, можно спросить?

– Бога ради, – ответил д’Артаньян настороженно,уже прикинув, как именно будет направлен первый удар шпагой.

– Если вы уже вдоволь позабавились с этой белобрысойшлюшкой, может, уступите ее нам? Если, разумеется, она берет недорого. Или выей заплатили за весь день?

Кровь бросилась гасконцу в лицо, но он героическим усилиемволи не поддался безудержному гневу. Троица не походила на дворян – а ведь онибыли не в кварталах Веррери и не на улице Сен-Пьер-о-Бёф, то есть отнюдь не втех местах, где головорезы неведомого происхождения средь бела дня готовынадерзить и королю… Место довольно приличное, таким следовало бы вести себяпотише, быть понезаметнее. Ох, неспроста…

– Ну, что скажете, сударь? – не отступалвысокий. – Моим друзьям тоже хочется задрать подол этой шлюхе, нельзя жебыть таким эгоистом, чурбан вы провинциальный! Тут, знаете ли, Париж, а не вашанавозная куча, из которой вы родом. Эй ты, девка! Сколько обычно берешь?

И плащ, красный плащ гвардейцев кардинала! Сейчас нужно бытьбезумцем, чтобы задирать мушкетера его высокопреосвященства чуть ли не в центреПарижа, средь бела дня. Безумцем или…

– Немедленно уйдемте отсюда, – быстрым шепотомпроговорила Анна.

Он и сам уже уверился, что дело нечисто. И примирительносказал:

– Сударь, сдается мне, вы выпили чуточ– ку больше, чемследовало. Лучше бы вам идти своей…

Шпага высокого вылетела из ножен столь молниеносно, чтокто-то другой на месте д’Артаньяна мог бы этого и не увидеть – или заметитьслишком поздно. Но гасконец с быстротой молнии выхватил свою.

И едва не совершил крупную ошибку: он ждал, что удар будетнанесен ему – и приготовился его отразить со всем возможным умением…

Однако острие, сверкая на ярком солнце, устремилось прямо вгрудь Анне, туда, где сердце…

Осознав это в самый последний миг, д’Артаньян сделалфантастический пируэт, с невероятной быстротой изменив тактику и направлениеответного удара. Другому это могло бы и не удасться, но гасконец был молод, апотому проворен и ловок, словно дикая кошка.

Его клинок пронзил ладонь высокого наглеца, и тот выронилшпагу, взвыв от невиданной боли.

– Шарль! – отчаянный вскрик Анны заставил егоразвернуться влево, в ту сторону, откуда подбегали еще четверо – напористо,решительно, без малейших колебаний, все совершенно трезвые на вид, вооруженныене только шпагами, но и да– гами…

«Совсем скверно», – успел подумать д’Арта– ньян.