Он был здесь. Где-то поблизости. Я по-прежнему его не видел. Возможно, это вон тот, в рубашке с открытым воротом и легких брюках, с фотоаппаратом через плечо. Возможно — вон тот молодой мужчина с пухлой женой. Возможно — вон тот учитель, окруженный своим классом, или вон тот старик, бредущий в самом хвосте группы пенсионеров-экскурсантов из Оклахомы. Возможно — вон тот толстяк в синей ветровке, к которой он приколол опознавательный значок своей турфирмы, причем вверх ногами: это вполне может быть сигналом другому выходцу из тени. Возможно, это один из гидов. Возможно даже, что вон тот турист-японец. Я этого не знал.

Я вышел из музея, повернул направо по Мэдисон-драйв, приостановился у фургона, с которого продавали горячие пирожки. Я не мог вычленить соглядатая из потока прохожих и туристов, выходящих из музея, но я отчетливо ощущал его присутствие. Я купил два пирожка в пакете из вощеной бумаги, прошел мимо Национального музея американской истории, пересек Четырнадцатую улицу.

Навстречу мне по тротуару и по газонам тек плотный поток прохожих. Здесь, на воздухе, на открытом пространстве Молла, мне проще будет вычислить выходца из тени.

Я направился к монументу Вашингтона. Несколько мальчишек лет десяти, вырвавшихся на несколько минут из тисков заорганизованной школьной экскурсии, играли на траве, перебрасывались мячиком, ловили его кожаными перчатками. Я издалека услышал глухие удары мяча о кожу.

Дойдя до монумента, я резко остановился и обернулся. Другие делали то же самое, чтобы не пропустить выдающийся вид — центральную аллею Молла, уходящую к Капитолию.

Ни один человек не сморгнул и не дернулся, никто, даже в отдалении, даже совсем слегка. И все же я понял, кто мой преследователь. Мужчина с женой и ребенком, лет тридцати — тридцати пяти, рост метр восемьдесят, вес семьдесят килограммов, худощавого телосложения. Волосы темные, одет в светло-коричневый пиджак, темно-коричневые брюки и голубую рубашку с галстуком, узел которого он ослабил. Жена оказалась брюнеткой, довольно красивой, в цветастом платье, с кожаной сумочкой через плечо. Ребенок — девочка лет восьми — был неуместно светловолос. Девочка держала женщину за руку, именно это их и выдало. Не могу точно сформулировать, что там было не так, какие мельчайшие признаки сказали мне, что это — не семья. Девочкина рука как-то не так лежала в руке женщины. В походке девочки не было той непринужденности, с которой дочь идет рядом с матерью.

Заметив их, я сразу сообразил, что они были со мной и в музейном магазине. Там, в толпе посетителей, неестественность отношений между матерью и ребенком прошла незамеченной. Здесь, на открытом пространстве, она сразу бросалась в глаза. Мне нужно было сбить их со следа.

Я сразу сообразил, что, если стану уходить быстро, в погоню за мной бросится именно мужчина. Он выглядел сильным и тренированным. На открытом газоне шансов у меня маловато. Женщина с ребенком за нами не последует: она свяжется с другими участниками операции, и они возьмут меня в клещи. Если ребенок им и помешает, то несильно.

Я сделал вид, что ничего не замечаю, и продолжал идти в сторону монумента. У самой границы его тени я остановился, сел на траву и достал пирожок, теперь едва теплый. Псевдо-семейство продолжало следовать за мной. Они не поняли, что я их расколол.

Подойдя совсем близко, женщина полезла в сумку за бумажным платочком. У меня почти не было сомнений, что я уловил сухой щелчок взведенного курка, но это уже не имело значения. Я был готов, лицо мое наполовину скрывали ладони и большой кусок пирожка.

Мужчина указал рукой на вершину обелиска.

— Этот монумент, куколка моя Шарлин, — проговорил он чуть слишком громко, — американский народ возвел в память Джорджа Вашингтона. Он был первым президентом нашей страны.

Девочка закинула голову и стала смотреть вверх, белокурые кудряшки свесились вдоль спины.

— Шее больно, — пожаловалась она. — Зачем они его сделали таким высоким?

Через некоторое время они пошли дальше, продолжая рассказывать девочке про Вашингтона и про памятник. Почти все туристы делали круг у обелиска, чтобы увидеть, как мемориал Линкольна отражается в продолговатом пруду, специально для этого и выкопанном. Моя семейка не пошла по кругу. Я получил последнее подтверждение.

Сохраняя внешнюю беспечность, я развернулся и зашагал в обратном направлении, против потока пешеходов. Я сообразил, что все они идут по маршруту, предлагаемому путеводителем, — он предписывал обойти вокруг Линкольна после того, как полюбуешься обелиском Вашингтона. Семейка, естественно, последовала за мной. Я прошел мимо Белого дома и площади Лафайета и зашагал по Коннектикут-авеню. У меня был снят номер в отеле за Дюпон-Серкл, и я был уверен, что им это известно; пусть думают, что я туда и направляюсь.

Я встал на пешеходном переходе, дождался зеленого сигнала. Они остановились на некотором отдалении, и мужчина сделал вид, что завязывает девочке шнурок. Ничего он не завязывал: я еще раньше заметил, что ее белые сандалии застегиваются на пряжки. Мамаша копалась в сумочке: подозреваю, там лежал передатчик, и теперь она докладывала о моем местонахождении.

Зажегся зеленый. По улице ехало такси. Я махнул рукой и быстро забрался в машину.

— Паттерсон-стрит, — сказал я водителю.

Таксист, нарушая все правила, развернулся посреди улицы, и машина понеслась по Кей-стрит в восточном направлении.

Я оглянулся. Передатчик больше не прятали в сумочке. Мужчина метался в поисках другого такси, правая рука у него была в кармане пиджака. Девочка стояла возле ярко-красного пожарного гидранта, вид у нее был озадаченный.

На Маунт-Вернон-сквер я отдал водителю новые распоряжения — чем сильно его расстроил. Он проехал по Девятой улице, через Вашингтон-канал и Потомак, и привез меня в аэропорт. Через двадцать минут я сидел в первом же вылетающем оттуда самолете. Куда именно он летел, не имело значения.

Вокруг всегда есть те, что живут в тени. Я узнаю их в лицо, ибо сам из их числа. Мы все принадлежим к тайному братству незримых.

Вчера приходил мой посетитель. Я не стану называть имени. Это было бы большой глупостью, пределом профессиональной бестактности. Кроме того, мне оно и самому неизвестно. Разве что Бойд, этим словом было подписано письмо.

Рост средний, тело худое, но крепкое и подтянутое, волосы темно-русые — возможно, крашеные. Крепкое рукопожатие. Мне это нравится: человеку с твердой рукой можно доверять — по крайней мере, в рамках деловых отношений. Голос тихий, речь немногословная, одежда хорошего покроя.

Встретились мы не у меня на квартире, а у фонтана на Пьяцца дель Дуомо. Он, как и было оговорено, стоял у сырного лотка и читал свежий выпуск «Мессаджеро»; на нем были темные очки, первая страница газеты была сложена пополам.

Таков был оговоренный пароль. От меня ожидался отзыв. Я подошел к лотку.

— Un po' di formaggio[36], — попросил я.