«Возможно, генетики еще преуспеют с „косметической“ частью, и можно будет выбрать ребенку цвет волос или глаз. Но даже это сложнее, чем люди себе представляют» [90]. Ученые могут понять, какой ген в ответе за болезнь. Однако разобраться, как именно формируется ум, пока не выходит. Даже если «умные» гены переходят по наследству, предполагается, что 80 % интеллекта, измеряемого IQ, наследуется – мы совсем не так много знаем о том, какие именно гены формируют ум.

Рональд Грин, биоэтик из Дартмутского колледжа, допускает возможность улучшения внешности будущих детей и даже попадания процедуры редактирования генома в списки услуг репродуктивных клиник. Однако из-за возможных рисков для здоровья эта услуга, по его мнению, вряд ли широко распространится в следующие двадцать лет, даже с целью избавления от генетических болезней, тем более для создания «дизайнерских детей».

Юэн Бирни, директор Европейского института биоинформатики, тоже считает, что страхи поделить людей на виды преждевременны: «Я секвенировал свой геном, и не могу сказать, что получил о себе много информации. Нужно избавляться от мысли, что ДНК – это твоя судьба».

2. Благотворительность или товар?

Донорская яйцеклетка

Едва яйцеклетка пополнила собой список рыночных предложений, защитники прав человека выразили недоумение. Сдача спермы и сдача ооцитов – слишком неравноценный опыт. Донор спермы потратит несколько минут на сдачу, не причинив себе вреда. Донор яйцеклетки уколет в живот гормон и ляжет под наркоз в операционной. Здесь встает этический вопрос: можно ли соблазнять нуждающихся возможностью подобного заработка, учитывая несправедливость мироустройства, блага которого распределены так неравномерно?

Нет, нельзя, ответили страны с высоким уровнем социальной защищенности граждан вроде Франции, Бельгии или Новой Зеландии. И ввели пункт в законодательство: донорство яйцеклетки может быть только бесплатным. Австралия и Канада даже ввели уголовное преследование за торговлю биоматериалом: в Канаде есть риск заплатить штраф в 500 тысяч долларов, в Австралии – сесть на пять лет. Хотите проявить солидарность – сдавайте клетки безвозмездно. Учитывая сложность и неприятность процесса, сдают немногие. Поэтому в ход идут разные способы привлечения доноров: например, в Бельгии забеременевшей с помощью ЭКО женщине страховка возместит расходы, если она пожертвует оставшиеся яйцеклетки. То же в Великобритании – программа называется Egg Sharing, и ей пользуются в 78,4 % случаев. В некоторых странах донору платят так называемую «умеренную компенсацию»: в Португалии около 900 евро, в Великобритании – 750 фунтов, а в Испании – 800 евро. А вот во Франции не оплатят ничего – лишь лекарства по чеку и расходы на транспорт.

Об особенностях национальных репродукций мы еще поговорим в главе «География». А в этой заметим, что на земном шаре сегодня лидируют два официальных рынка яйцеклеток: некоторые американские штаты и постсоветское пространство.

«В наиболее явном виде яйцеклетка передается как товар на американском рынке, – пишет историк и медицинский антрополог Александра Курленкова, – женские, равно как и мужские гаметы, здесь признаны „возобновляемой тканью“, что узаконивает легальную торговлю ими и создает условия для функционирования „энергичного, сильно стратифицированного и совершенно не регулируемого внутреннего рынка ооцитов“» [91].

Второй рынок – отечественный. Донорские клетки из России и Украины покупают клиники тех стран, где процедура разрешена. «Никаких альтруистических побуждений в большинстве случаев у российских или украинских женщин-доноров нет», – убеждена репродуктолог Елена Мартышкина. За пункцию донор получит от 30 до 80 тысяч рублей, а иногда и больше, особенно если есть пресловутое высшее образование; даже если клеток будет мало, пункцию донору оплатят в любом случае. Платное донорство также распространено, например, в Греции – там, где альтруизма меньше, а нуждающихся в деньгах больше.

У противников «торговли» есть три соображения: забота о доноре, о реципиенте и об общественном благе. «Современное западное общество наделяет органы и клетки человека статусом уникального, сакрального блага, сопротивляющегося товаризации», – пишет Курленкова. Законы Евросоюза и рекомендации ESHRE предписывают донорам «альтруизм и солидарность». Коммерческое же донорство, согласно их рекомендациям, должно быть минимизировано: то есть нельзя становиться донором только ради денег, и уж тем более находясь в сильной нужде. Ибо плохо от этого будет всем: и донору-невольнику, и пациентке – поскольку «высокий гонорар за яйцеклетку может подтолкнуть потенциального донора к тому, чтобы утаить важную информацию о своем здоровье».

«Донор – не просто биологический механизм, на который нужно правильно воздействовать, чтобы получить хороший результат (много яйцеклеток хорошего качества); донор имеет субъектность, которая также важна тем игрокам, которые действуют в этом поле. Кажется, именно риск „недобросовестного, неискреннего донора“ является важнейшей утилитарной причиной, по которой врачи и клиники заинтересованы в продвижении модели альтруистического донора».

Кроме того, пишет Курленкова, ссылаясь на ASRM, человечество боится обесценивания: «Товаризации человеческих клеток сопротивляется культура, выражаясь в некоем общекультурном страхе, что вместе с ней утратится уникальность и бесценность человеческого тела и его компонентов».

Альтруизм прекрасен в теории, а желающих его практиковать мало. Коммерческий же донор, которого мысль теоретика обращает в жертву, теряющую достоинство, в реальности не так уж страдает. Курленкова приводит слова румынской исследовательницы Михал Нахман, взявшей интервью у двадцати доноров в клинике Бухареста: «Все они продают яйцеклетки, чтобы заработать на ремонт квартиры, оплатить аренду, купить бытовую технику, оплатить обучение ребенка». По мысли Нахман, товаризация яйцеклеток не угрожает достоинству этих женщин, защищаемому биоэтиками на языке прав человека; напротив, донор «приобретает» свое «достоинство <…> через возможность участия в этой экономике, где некоторые люди хотят размножаться, а она хочет пополнить свой доход».

К тому же пусть лучше яйцеклетками торгуют официальные банки и репродуктивные клиники, чем кто попало, считает Курленкова, ибо на черном рынке «все риски лежат на плечах самих доноров».

«Черные дилеры» – те самые агенты, что рыщут вблизи престижных школ. В книге «Признания серийного донора яйцеклеток» [92] писательница и журналистка Джулия Дерек вспоминает, как увидела объявление в The Washington Post: пара искала донора, зеленоглазую брюнетку из Европы, за вознаграждение в 3500 долларов. Мысль о погашении долга за учебу с тех пор не оставляла Дерек. Сначала она пошла в Maryland Fertility Group. Там потребовали заполнить анкету в сорок страниц, пройти кучу обследований, но главное – банк ждал посланниц доброй воли, а не продавщиц. Тогда Дерек нашла брокера по имени Рут Макколл, продающую биоматериал богатым. После одиннадцатой пункции ей стало плохо, гормональный всплеск спровоцировал депрессию с суицидальными мыслями – и брокер тут же простилась с Джулией. Книга вызвала противоречивые отзывы – от благодарностей за честное описание черного рынка, чьей мишенью становятся уязвимые студентки, до осуждения заработка на чужой беде.

South China Morning Post пишет о студентке из Ухани, продававшей свои яйцеклетки подпольно (в Китае разрешено быть донором только бесплатно), чтобы заплатить за учебу [93]. Вознаграждение было серьезным: 41 тысяча долларов. Заманчивые объявления часто расклеивают в студенческих общежитиях, а черными брокерами становятся репродуктологи.