— А люди? Знаешь, Анатолий Алексеевич, вот здесь, — Бакшеев постучал себя по груди, — происходит необратимое. Инструкция будет новой — хорошо, а человека не будет. Я тут недавно Заикина встретил. Без ног он живет.

— Сам виноват, — перебил его Ротов. — Сидел бы у костра, все было бы нормально.

— Дело не в костре, сам знаешь, — вздохнув, проговорил Бакшеев. — Один может все снести, другой быстро ломается.

Они помолчали. Бакшеев собрался уже было идти, но тут Ротов, не глядя на Ивана, сказал:

— Кстати, принято решение снять Потапихина. Я на днях с Фонаревым разговаривал. Так что зря ты меня упрекал.

Женя Зарубина жила в старом двухэтажном доме. Бакшеев не был в нем после похорон Александра. Так же как и при хозяине, напротив дверей стоял комод, слева у стены кровать, над ней фотографии. С одной из них удивленными глазами смотрел на гостей Сашка Зарубин. «Эх, Сашка, Сашка, — с горечью подумал Бакшеев. — Тебя-то уж никогда не спишут на землю».

Зарубин ушел из отряда четыре года назад после стычки с Ротовым. А началось у них с пустяка: в журнале технической учебы не оказалось подписи Зарубина. Ротов при всех отчитал его. Сашка полез в бутылку, стал доказывать, что подписи нужны для нечестных людей — поймать в случае чего, схватить за руку. Если бы это сказал летчик, Ротов бы еще посмотрел, как с ним поступить, но это сказал бортмеханик. Сашку отстранили от полетов. Зарубин написал рапорт и ушел техником на стоянку.

«Ротов — это паровой каток, — сказан он Бакшееву. — Он подминает всех и делает это якобы в благих целях. Ну ладно, стариков он еще побаивается, считается с ними, хотя бы для виду. Но посмотри, что он делает с молодежью. Он выравнивает их так, что они становятся на одно лицо. Не могу я работать с ним». Вскоре Сашка переучился на вертолет, вновь стал летать, правда, теперь в малой авиации. А погиб Зарубин обидно. Вертолет, на котором он летел, совершил вынужденную посадку. Дело было зимой. Экипаж провел двое суток в тайге. Сашка вызвался идти искать людей. Семьдесят километров он шел, потом полз по заснеженной тайге. И недотянул каких-то сто метров. Нашли его замерзшим на окраине поселка…

— Раньше от гостей дверь не закрывалась, а теперь… — подергивая губами, сказала Женя Зарубина.

— Женя, Женя, перестань… Мы-то пришли, — сказал Мордовии. — Я сегодня прилетел, только нос из кабины высунул, а Петька Короедов говорит: «Давай схожим к Жене».

— Я и не расстраиваюсь, привыкла. Правда, иногда хочется на все плюнуть и уехать куда глаза глядят, чтоб не напоминаю. Только куда ехать-то? — Женя молча смотрела в сторону. — Ну а ты как, Иван? — пересилив себя, спросила она. — Как живете?

— Да как тебе сказать? — пожал плечами Бакшеев. — Живем. Татьяна в авиационный поступает. Последний год дурила, говорила: в летное хочу. Я так и эдак, еле отговорил. Что поделаешь — моя порода.

— Ну а Лида, она-то где?

Бакшеев промолчал. Когда-то, еще до Лиды, Иван ухаживал за Женей, и, кто знает, не встреть он Лиду, могло быть все по-иному. Почему так произошло, он не знал. Но что случилось, то случилось. Женя вышла за Александра, и они стали дружить семьями. Часто он ловил себя на мысли, что Женю он знал лучше, чем свою Лиду. А ведь столько лет прожили вместе. Она так и не раскрылась перед ним до конца, что-то осталось в ней такое, чего она то ли не захотела показать, то ли он не сумел понять. Он думал, что во многом была виновата легкость, с какой он взял ее, и, быть может, от этого не было в его семейной жизни спокойствия. Как началось, так и пошло. А потом случилось то, что, собственно, и должно было случиться: Лида нашла другого. Может быть, надо было бороться за семью, а в нем заговорила оскорбленная гордость: променять его, летчика, на какого-то сопляка! Может быть, он оттолкнул Лиду сам? А что, если все забыть и попытаться начать сначала? Но как склеить то, что расколото, как переступить через самого себя?

— Не думал я, что все вот так быстро пройдет, — сказал Бакшеев. — Думал, все надолго: летать — так всю жизнь, любить — так до гроба.

— Ты, Ваня, не дури, — сказала Женя, — устраивайся куда-нибудь, а то свихнешься. Ты еще молодой, тебе еще можно начать все сначала.

— Куда? — Бакшеев приподнял голову, глянул на нее. — Я и так две работы сменил. Осталось грузчиком попробовать. Знаешь, хотел я жизнь без самолетов начать. И не смог, оказалось, что ничегошеньки в этой жизни не смыслю. Вот меня с детства приучили, что воровать, обманывать грех. А посмотришь кругом: и воруют, и обманывают… Может, в деревню уехать?

— Эх, Бакшеев, Бакшеев, куда ты от себя денешься? — покачала головой Женя. — Да и какой из тебя грузчик? Мне Саша всегда говорил, что у тебя дар учить летать! И вообще, посмотрю я на вас: сдали, ох как сдали! А какими парнями были! Глаза радовались.

— Зря обижаешь, Женя, — подал голос Короедов. — Если хочешь знать, грузчик — сейчас величина, ты даже не представляешь какая. После летчика и диспетчера в авиации это, пожалуй, третья по значению специальность. Главное, нет страха. Везде мне рады, везде возьмут. Ротов боится за свое место, вон трясется, а я — нет. Я свободный человек. Сейчас я могу сказать Ротову все, что о нем думаю. И уволят меня? Шиш! Он-то на мое место не пойдет. Конечно, летчиком быть почетно. Есть две должности, которые заслуживают уважения, — Короедов стал загибать пальцы, — это министр и командир корабля. Первый потому, что голова, а второй — что все на себе тянет.

— Ну ты и подзагнул, — засмеялся Бакшеев. — А как же грузчики? Ведь третья по значению специальность. А техники, диспетчеры?

— Сейчас, Иван, в авиации другое время, другие люди в цене, — веско заметил Мордовии. — Сейчас в цене те, которые аккуратно выполняют свою работу, те, что с начальством не спорят. Главным достоинством стало не творчество, а исполнение. Чкаловские времена давно кончились. Каждый полет взят под контроль. Любое слово, любое действие записывается. Вот у меня второй пилот — Погодин. Вроде такой же, как и все. А приглядишься — не такой. Только пришел, уже книжечку завел, налет на пенсию считает. Или Ершов…

— Ты мне Ершова не тронь! — тихо сказал Бакшеев. — Что ты им передашь, как научишь, такими они и будут. Есть еще, Миша, ответственность, и она может быть только у думающих людей. Ответственность за дело, за людей… Вчера я Фонарева встретил, отца. Гляжу, идет ко мне. Ну, думаю, сейчас начнет за сына выговаривать, Нет. Руку протянул, лицо виноватое. Извинился за Гришку, а потом попросил рассказать, что я думаю о Тугелькане.

— А-а, сейчас все управление на ноги поставлено, — подал голос Мордовии. — Слышал, что натворили? Работал там Ан-2 на патрулировании лесов. В субботу они устроили выходной, стали праздновать чей-то день рождения, а вечером полетели в Бурово, там у них знакомые продавщицы были. Вернулись ночью. А в Тугелькане ночного старта нет. Спас их Володька Проявин, он за вещами тогда прилетел. Пришлось покомандовать, выставил вдоль полосы машины с зажженными фарами. На посадке самолет попал в лужу, крутнулся и помял лопасть. Там неделю сильные дожди шли.