Но законодатель, отдавая человека на ваш суд, на суд общественной совести, суд общественного мнения, имел в виду другие цели. Он хотел, чтобы вы оценили по достоинству все мельчайшие детали, мельчайшие обстоятельства, сопровождавшие преступление.

Обвинение напирает на то, что Росковшенко занимал такой пост; обвинение негодует при виде того, что человек одной и той же рукой писал обвинительные акты и делал фальшивые векселя.

Но, господа, прежде всего я прошу вас отрешиться от того сознания, что вы судите надворного советника, товарища прокурора. Человек приходит в мир не в мундире, не с регалиями, а в своей обыкновенной коже; он является на свет с одинаковым расположением к добру и злу, и если оказывается, что одно из этих начал победило, то для вас, судей совести, представляется трудная задача рассмотреть обстановку жизни данного субъекта, оценить обстоятельства, сопровождавшие борьбу его со злом и затем падение.

Как только в основание своих суждений вы положите такой принцип, то нет ни малейшего сомнения, что в дальнейшем мои взгляды не будут расходиться с вашими.

Я, господа судьи, понимаю негодование, я понимаю весь ужас обвинителя при виде того, что один из наших братьев по корпорации, один из членов нашей семьи, пал так низко; но здесь я позволю себе для иллюстрации рассказать весьма интересный анекдот.

В Англии во время борьбы против табака жил чрезвычайно талантливый проповедник; его пламенные речи, его неотразимая логика действовали на слушателей подавляющим образом.

Раз как-то он особенно красноречиво восставал против нюхательного табака; многочисленные слушатели благоговейно внимали ему и до глубины души проникались теми убеждениями, какие приводил оратор; но вдруг, в самую патетическую минуту, когда напряжение публики достигло высших размеров, проповедник торопливо вынул из кармана табакерку и – понюхал из нее!..

Что станете делать: человек создан таким образом, что ни корпоративные особенности, ни мундир не изменяют его, и публика рассматривает его только с точки зрения человеческой природы.

Я защищаю не преступника, я защищаю несчастного человека, стыд и слезы которого вы видели здесь. Я понимаю это отчаяние, понимаю эти слезы.

Чем он был раньше, чем стал теперь, и какой долгий, бесконечно долгий путь терзаний и ужасающих мучений прошел он!

Историю его жизни вы знаете уже. Молодой, талантливый человек (он работал в одной из московских газет), он прошел ту счастливую школу, где люди рано научаются отличать левую сторону от правой.

Но он был увлекающийся человек; увлечение – не достоинство, но и не недостаток… В Витебске он увлекся одной женщиной, отдавая ей все; когда же страсти охладели, то он не хотел бросить жертву своего увлечения на произвол судьбы: не имея денег, он гарантировал эту женщину векселями.

Это был первый ком, превратившийся потом в гигантскую лавину.

Приехав в Одессу, Росковшенко не избавился от витебских кредиторов; они, как вы слышали здесь, постоянно наезжали к нему в гости, они его преследовали, не давали ему минуты отдохнуть. К несчастью Росковшенко, в Одессе на его долю выпало большое счастье: он влюбился в женщину, которая отвечала ему тем же и которая согласилась разделить с ним жизнь.

Тут, господа, говорили, что ввиду именно этой женитьбы Росковшенко мог рассчитаться с кредиторами; но ведь мы знаем хорошо, что женихи меньше всего любят рассуждать о своих долгах в гостиной невесты… Конечно, он мог объявить себя несостоятельным, и было бы дело суда определить, какого свойства эта несостоятельность; однако он этого не сделал, не решился сделать, быть может, вследствие предстоящей женитьбы, а после о подобной идее и речи не могло быть.

Между тем кредиторы, пронюхав о том, что их клиент сделался женихом богатой невесты, наступали все больше и больше; приходилось прибегать к новым займам, приходилось уплачивать громадные проценты, выдавать новые векселя.

Но вот он, наконец, женился.

Свидетель Пащенко говорит, что он советовал ему обратиться к жене, рассказать все откровенно.

«Только не это!» – восклицает Росковшенко.

И для меня понятно подобное чувство: легко ли объявить любимой женщине, что мы разорены, что у нас ничего нет, что если ты предполагала обрести со мной счастье, покой, благоденствие, то жестоко ошиблась в том – я принес в твой дом несчастье, разорение, нищету!

О, господа, немного найдется людей, которые решились бы на подобную вещь: лучше преступление, лучше смерть, но только не это.

А тут еще ребенок, маленькая Оля, которую он обожает, – а иногда эти годовалые глаза так выразительно смотрят!..

И вот, в критическую минуту, когда дела приняли ужасный оборот, – ему предложили дать подпись на фальшивом векселе Лишина. Минута колебания, ужас, а затем страшная решимость…

Где есть человек, способный оценить по достоинству те нравственные мучения, то состояние вечного гнета, вечного страха, какие выносил Росковшенко с того рокового момента? Он думал, что раз прибегнув к подобному средству, он снимет с себя петлю, но ошибся. Труден первый шаг. Кто летит по наклонной плоскости, тот не может уже остановиться: всякая попытка сдержаться неминуемо повлечет за собой падение.

Росковшенко пал, а вокруг него все шло своим чередом: кредиторы не унимались; они сразу поняли, в чем дело, и сообразно с обстоятельствами работали. Трудно, господа, допустить, чтобы столько людей, у которых Росковшенко одолжался под учет фальшивых векселей, не знали этого, особенно в том случае, когда каждую минуту предоставлялась возможность проверить факты. Ведь ростовщик, раз-два не получив своих денег от бланконадписателя, неминуемо должен был обратиться к векселедателям, тем более что они – люди хорошо известные в городе и живут тут же в 20 шагах. Как хотите, но я с этим не соглашусь.

Напротив того, я убежден, что деньги давались не под учет фальшивых векселей, а под залог головы Росковшенко! Ростовщики знали, что векселя подложные, но они знали также, что учитывающий их – муж богатой жены, что в случае чего она ответит всем своим состоянием. Судебная хроника хорошо знакома с подобными приемами…

Обвинитель говорит, что продолжительность времени, в течение которого совершалось преступление, доказывает напряжение злой воли, доказывает глубокую развращенность подсудимого.

Нисколько: здесь одна и та же петля лишь все больше и больше затягивалась.

Да, наконец, против кого же была направлена злая воля? Лишин и Пащенко не пострадали, ростовщики с лихвою получили свое.

Закон карает злую волю, но для него вовсе не безразлично знать, кто в данном случае является пострадавшим субъектом. Росковшенко мог делать подлог, мог набивать карман и затем ликовать. Так нет же – он поступает иначе, он борется, изворачивается и при первой возможности оплачивает долги – все равно, какие бы они ни были.

Все данные дела от начала до конца доказывают это. Ни один свидетель, ни один кредитор не обмолвились ни единым словом против Росковшенко. Даже свидетель Пащенко, показание которого вовсе не обличает симпатий к подсудимому, когда дошло дело до подложных векселей и до обнаружения им преступления, здесь, перед вами, как бы оправдывался, как бы извинялся.