Она удивительно ловко взяла опешившего Джедедию под руку, и всё, что ему оставалось — это кивнуть не менее опешившему адвокату и направить стопы к кунгу[3], в котором разместился штаб.

— Почему? — без долгих околичностей спросил Хокинс, когда тяжелая дверь захлопнулась за двумя его подчинёнными, которых он жестом выставил вон.

— Почему я не стала прибегать к помощи этого напыщенного болвана? — уточнила девица, располагаясь в пластиковом креслице у одного из обесточенных сейчас пультов.

Джедедия кивнул.

— По двум причинам, мистер Хокинс. Во-первых, я терпеть не могу болтунов и не собираюсь позволять одному из них портить жизнь и карьеру человеку действия.

Она прервалась, наливая себе воды из огромной почти опустевшей бутыли, и пауза позволила спасателю задать вопрос:

— А во-вторых?

— Во-вторых, сказано: «…не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить…»[4] Я солдат, мистер Хокинс. Мне уже доводилось и, вероятно, не раз ещё доведётся убивать тела. Когда я предстану перед Создателем, мне предстоит ответить за это — и за многое другое. Но подобные Герхарду Шмидту убивают души.

Джедедия слегка оторопел и задал самый, вероятно, глупый — в силу очевидности ответа — вопрос:

— Вы слышали Слово Божие?

— Я католичка, сэр.

Католичка… Хокинс, разумеется, предпочел бы пресвитерианку, но и католичка была лучше, чем ничего. Солдат, сознающий неизбежность ответа и готовый отвечать… ему в голову вдруг пришла странная мысль. Ох, как же он сразу не заметил, она ведь похожа на Трикси, любимую кошку младшей дочери, Сары. Не мастью, нет, но что-то в глазах, в повадке… не ведьма, не тварь, просто — кошка!

— И я понимаю ваши сомнения, сэр, — продолжала женщина. — Вы видите перед собой сущих бандитов, и не можете не думать о том, что там, где появляются такие, как мы, немедленно находится работа для таких, как вы. Однако вы ошибаетесь. Мы не мясники, мы хирурги. Если мы хорошо делаем свою работу, спасателям, бывает, приходится потрудиться, да. Но в долгосрочной перспективе работы для них становится не больше, а меньше.

Хирурги, а не мясники… плюс, а не минус… Хокинс произнес про себя короткую молитву, прося Господа простить его поспешность в суждениях, и уважительно обратился к своей собеседнице:

— Что я могу сделать для вас, миз Дитц?

— Прежде всего, меня интересует, куда были отправлены тела погибших?

Вопрос показался Хокинсу предельно странным. Точнее, странным был не сам вопрос, а то, каким образом расставляла приоритеты эта женщина. Впрочем, сам-то он не хирург… может быть, ответ именно на этот вопрос и был самым необходимым из инструментов?

— В офис коронера округа Грейсвинд.

— Вы опознали всех?

— Из тех, кто был извлечён — да. Под завалами ещё остаются мёртвые, но все, кого достали, опознаны. Сорок четыре постояльца, шестьдесят один служащий.

Миз Дитц молниеносно произвела подсчет и приподняла бровь:

— Сто пять? Вы уверены? Сообщают о ста двенадцати погибших на месте.

— Это невозможно, — твёрдо произнес Хокинс. — Сорок четыре гостя, шестьдесят один сотрудник курорта, у меня записаны все имена. Не имел пока возможности поинтересоваться, возможно, кто-то умер в клиниках, но здесь погибли сто пять человек.

Взгляд рыжей кошки стал слегка расфокусированным: должно быть, она прислушивалась к чему-то, звучащему в кольце коммуникатора на левом ухе.

Спасатель воспользовался возникшей паузой в разговоре, чтобы откусить от извлеченного из портативного холодильника сандвича. Сандвич порядком зачерствел, но это было хоть что-то. Внезапно смутившись, он достал ещё один сандвич и протянул его женщине, но она лишь покачала головой с напряженной полуулыбкой.

— Тем не менее, в общедоступных списках сто двенадцать имен. Вы сказали — они записаны у вас? Погибшие? Где именно?

Джедедия отложил «гостевой» сэндвич, запустил свободную от еды руку в нагрудный карман комбинезона и извлёк свой верный блокнот.

— Вы позволите мне снять копию, сэр? — на лице женщины проступало выражение деловитой жёсткой целеустремленности. — У любой путаницы всегда есть причина. У этой — Богом клянусь! — будет и следствие. Если она возникла не случайно, а с умыслом. К сожалению, у меня есть причины предполагать именно умысел, и не самый добрый.

— И причины эти вы мне, конечно, не назовёте.

Джедедия секунду помедлил и все-таки вложил блокнот в изящные сильные пальцы с коротко остриженными ногтями.

— Не назову, сэр. Я не смею считать себя праведницей, но я всё-таки женщина. И хочу, чтобы вы благополучно вернулись к тому или той, о чьей кошке подумали, глядя на меня. Этот блокнот…

Она быстро нашла нужное место и теперь листала страницы перед встроенной в браслет камерой.

— … этот блокнот — самый опасный документ в радиусе десяти миль. Возможно, и ста. На вашем месте я как можно скорее переправила бы его туда, откуда не сможете достать даже вы сами, если рядом не будет представителей закона. И нет, Герхарду Шмидту я бы его не отдала.

Она всё так же сидела, вглядываясь в пролистываемые страницы, но перемену в Хокинсе ощутила молниеносно, и добавила, закрыв блокнот и хлопнув им о колено:

— Я не умею читать мысли. И не хотела бы уметь. И никому не стоит. Мысли человека — между ним и Господом. Так было, так есть. И да будет так.

Заготовленная резкость так и не слетела с языка Джедедии. А девушка подняла голову, протянула блокнот его владельцу и, как ни в чём не бывало, вернулась к текущим задачам:

— Ещё один вопрос. Вы ведь расспрашивали выживших?

— Разумеется, — наклонил Хокинс тяжелую, лобастую голову.

— Кто-нибудь из них видел или слышал что-то необычное непосредственно перед толчком? Сгодится любая мелочь. А странность сгодится даже больше мелочи. Я вижу, что здесь произошло, но не понимаю — как? А вы?

Джедедия подумал, и всё-таки опустился в одно из свободных кресел. Кресло протестующе хрюкнуло, но выдержало.

— Я тоже не понимаю. А странное… видите ли, среди гостей курорта была одна пожилая дама, ведущая арфистка столичного филармонического оркестра…

— Рэйчел Эйхбаум? — вскинулась его гостья. — Пострадала Рэйчел Эйхбаум?!

Искренние тревога и возмущение в голосе собеседницы согрели душу спасателя, и он успокаивающе поднял ладонь: