находившееся в районе Совгавани, и попроситься о переводе в более тёплый район. Условились, что завтра они поедут на специально нанятой подводе.

Закончив дела в конторе, Борис побывал в райкоме РЛКСМ, поговорил со всеми его работниками: с Гришей Герасимовым, с Володей Кочергиным, с председателем бюро юных пионеров Манштейном и с секретарём райкома Смагой. Последний пробрал Бориса за то, что тот в последний месяц почти совсем забросил комсомольскую работу в шкотовской ячейке, свалив её на своих помощников, членов бюро. Он немного поостыл только после того, как выслушав Бориса, узнал, какая тяжёлая работа сейчас у них в лесу, и что это положение продлится ещё не больше месяца. Тем не менее Смага тут же написал записку секретарю ячейки РКП(б) конторы Дальлеса товарищу Кочану с просьбой отпускать Алёшкина в Шкотово не реже чем раз в неделю регулярно. Борис, хотя и понимал, что это требование не очень-то обрадует Демирского и заведующего конторой, но в душе ликовал: ведь таким образом он получал возможность еженедельно видеться с Катей, а это ему казалось в данный момент самым главным в его жизни.

В конторе Борис получил жалование за прошедший месяц для себя и Демирского, поэтому, выйдя из райкома, направился к знакомым китайским лавочникам и закупил целую кучу различных продуктов питания и папирос. Закончив с покупками, нагрузившись ими, он отправился домой. Конечно, он не забыл своих братишек и сестрёнку: купил и им имевшихся в китайских лавках немудрёных сладостей.

За всеми этими заботами и хлопотами день пролетел быстро. Стемнело. Перед Борисом возник вопрос: «Как увидеть Катю?»

Часов в 8 вечера, взяв с собой Мурзика, Борис вышел и начал прогуливаться по главной улице села мимо дома Пашкевичей. Он успел пройти всего два раза, как вдруг калитка в воротах их дома открылась и из неё выскользнула худенькая девичья фигурка в валенках, в тоненьком ситцевом платьице, укутанная в большую, очевидно, материнскую, шаль.

Борис с первого же мгновения узнал Катю, и ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы подбежать к ней. Она, пугливо оглянувшись, прижала пальчик к губам, предупреждая его, чтобы он не говорил, и чуть слышно произнесла:

– Уходи, пожалуйста, от нашего дома, иди к гарнизону. Я скоро выйду и тоже пойду туда. Я сказала, что мне в школу надо пойти…

Борис послушно кивнул головой и, радостно махнув девушке рукой, быстро зашагал от Катиного дома. Но в это время к Кате подбежал Мурзик и, узнав её, радостно залаял и запрыгал около неё. Она, испугавшись поднятого собакой шума, торопливо вернулась во двор и захлопнула калитку.

Выйдя на улицу, ведущую в сторону гарнизона, Борис начал замедлять шаги. Его тревожила мысль: «А вдруг Катя не выйдет, и сказала это только для того, чтобы отвязаться от меня?» Но, обернувшись назад, он увидел, что девушка его не обманула и уже быстро идёт по этой же улице, правда, по противоположной её стороне.

Вскоре она поравнялась с ним. Он, конечно, хотел перебежать улицу и подойти к ней, но она помахала ему рукой, показывая, чтобы он не приближался. Борис возмутился, но скоро опомнился: они в это время проходили как раз мимо дома Михайловых, Катиных ближайших родственников, которые особенно часто доносили её матери о встречах с Борисом Алёшкиным, если им удавалось где-нибудь их увидеть вместе. Он согласно кивнул головой и с самым независимым и как будто безразличным видом продолжал идти по своей стороне, даже не глядя в сторону Кати. Её опасения оказались ненапрасными: стоило ей только поравняться с домом Михайловых, как из калитки выскочила её ровесница, тоже Катя и, оглядываясь по сторонам, спросила:

– Куда это ты направилась? И почему одна? Я думала, что ты с Борькой Алёшкиным гуляешь, ведь сегодня ни в школе, ни в клубе ничего нет!

К счастью Кати, Борис успел отойти уже довольно далеко, и в темноте Михайлова не могла его разглядеть, да и Мурзик успел уже убежать вперёд. Она придумала какую-то более или менее правдоподобную историю своей ночной прогулки и, отмахнувшись от назойливой родственницы, торопливо зашагала в сторону гарнизона. Вскоре она парня догнала, и они несколько часов гуляли по заснеженной дороге, идущей через гарнизон.

Ещё с обеда пошёл снег, поднялась небольшая метель, к вечеру усилившаяся, снег слепил глаза, и Кате невольно пришлось позволить Борису взять себя под руку. Он был на вершине счастья от того, что мог её крепко держать возле себя, и совсем не замечал испортившейся погоды. Она, доверчиво прижавшись к Боре, болтая с ним о самых разных пустяках, которые таким влюблённым парочкам кажутся важными и серьёзными темами, как будто тоже не обращала внимания на сыпавшийся снег. Единственный, кто в этой компании чувствовал себя неважно, был Мурзик: облепленный снегом, то и дело отряхиваясь и фыркая, он уныло брёл за своим хозяином, опустив голову и поджав пушистый хвост.

Так бродили они, вероятно, часа три, и Борису стало понятно, что какие бы слова Катя ни говорила, как бы ни отрицала она свои чувства к нему, но она его полюбила так же, как и он, а может быть, ещё сильнее и беззаветнее.

Сердце Бориса бешено колотилось в груди, и он не знал от чего: то ли от переполнявших его чувств, то ли от того, что оно после недавно перенесённой тяжёлой болезни было не таким выносливым, как раньше.

Мурзику прогулка до того надоела, что он уже совсем нетерпеливо начал тыкаться мокрым холодным носом то в Борины, то в Катины ноги. Этим он заставил девушку спохватиться, и она испуганно сказала:

– Ой, Борька, что же мы наделали? Ведь я дома сказала, что через час вернусь, а наверно, часа два прошло! Пойдём скорее домой, да я и замёрзла совсем.

А она, действительно, была одета очень легко. Борису даже стало стыдно, что он об этом не подумал, ведь он-то был одет в тёплый полушубок, красноармейский шлем и ичиги, набитые соломой. Правда, под полушубком на нём был старый поношенный юнгштурмовский костюм, порядком-таки уже маловатый, но, конечно, его одежда была гораздо теплее Катиной.

Подойдя к воротам и приотворив калитку, Катя убедилась, что во дворе их дома никого нет, и, протянув Борису руку, которую он крепко ухватил, торопливо выдернула её, видимо, опасаясь, что под влиянием сегодняшнего разговора, во время которого Борис не уставал клясться в своей любви, а Катя отделывалась неопределёнными междометиями, но в тоже время и не выражала открытого протеста, Борис может решиться на что-нибудь большее, чем простое рукопожатие.

Она скользнула в