Что же со мной происходит?

Как бы то ни было, я поминала, что не должна заснуть ни на минуту в течение двенадцатичасового перелета до Рио в обществе Бена. Он и так переполошился из-за фотографий. Неизвестно, что он предпримет, если увидит, как я мечусь и плачу во сне. Или если того хуже — возобновятся прежние, приятные сны. Даже подумать страшно, как выглядит моя физиономия, когда мне снятся те сны. Ни в коем случае я не могу Бену позволить это увидеть. Лучше я загнусь от бессонницы.

Итак, я не закрывала глаз всю дорогу до Рио и к концу рейса была совершенно измучена. В состоянии зомби, я таскалась следом за Беном, пока мы получали багаж, брали напрокат джип, ехали в отель, регистрировались и получали ключи и расселялись по комнатам… Кровать так и манила в свои объятия, но нас уже ждали люди из «Глобо-Рич», и я неохотно переоделась и была готова ехать.

На улице я набрала полную грудь солоноватого воздуха в надежде, что Рио сумеет вернуть меня к жизни. Я буквально ощущала бьющую в нем энергию: пляжи с толпами богатых туристов в дизайнерских бикини и солнечных очках, широкие улицы, где уже разминались вовсю местные музыканты и танцоры, жадно ждущие, когда начнется ночной парад самбы — кульминация знаменитого карнавала.

Бен вел наш джип. Едва мы успели выехать за черту города, я откинула спинку сиденья, сняла босоножки и задрала ноги на дверцу, подставляя их солнечным лучам. На земле лежал снег, когда мы покидали Коннектикут; здесь же царила жара под сорок градусов. И несмотря ни на что я наслаждалась тем, как дышит тело в коротеньких шортах, белой футболке и солнечных очках, скинувшее десяток килограммов пальто и свитеров, которые приходилось носить дома.

Лагерь «Глобо-Рич», в котором последний раз видели моего папу, находился совсем неподалеку от самых многолюдных фавелас — нищенских трущоб за пределами городской черты. И хотя от нашего отеля мы отъехали всего на несколько километров, мы словно попали на другую планету. Чем ближе мы подъезжали к трущобам, тем уже и ухабистее становились улицы, и я почти видела как сгущается и нависает над нами царящая здесь атмосфера необузданной жестокости, которую так часто описывал мне папа. Он рассказывал, как странно видеть, насколько близко существуют фавелас от декадентских пляжей Капакабаны, однако я не до конца понимала его, пока не увидела сама. Я взялась за камеру и стала делать снимки в надежде, что один из моих журналов опубликует их и я смогу поделиться этим опытом с остальным миром.

Когда мы оказались в лагере, нас встретил мужчина, скорее похожий на квотербека из бейсбольной команды колледжа, чем на дипломированного врача. Рослый, широкоплечий, он щеголял в шортах и футболке и был обрит наголо.

— Клиа Раймонд, — приветствовал он меня, когда мы вылезли из джипа, — добро пожаловать в «Глобо-Рич». Я доктор Причард, — он нажал кнопку на своем сотовом и извинился. — Одну минуту.

Одну минуту? Я с любопытством покосилась на Бена.

— Алло, мэм. Это доктор Причард, — произнес он в трубку. — Да, мэм. Она здесь… Да, со своим другом… Да, мэм, это он…. Даю слово… Да, безусловно.

И он протянул телефон мне:

— Ваша мама.

Невероятно! Я взяла трубку.

— Мама?

— Да, я знаю, ты уже не ребенок. Я просто хочу, чтобы ты знала: ты вовсе не обязана снова проходить через все это. И если окажется, что это слишком больно, будет совершенно не стыдно попрощаться и вернуться в отель.

— Мама… Со мной все в порядке.

— Я просто тревожусь за тебя, Клиа.

— Я хочу это сделать, мама! — я в отчаянии закатила глаза. — Слушай, я обещаю, что уеду немедленно, если пойму, что это слишком тяжело. договорились?

— Договорились. Хорошо. Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

Мы дали отбой одновременно, и я вернула трубку Причарду, стараясь стряхнуть с себя мамино влияние.

— Простите, — сказала я.

— Не за что. Хотите, я покажу вам лагерь?

Он всем своим видом излучал деловитость и распорядительность. И я понимала, как он должен был нравиться папе. После короткой экскурсии по лагерю он подвел нас к своей палатке и предложил присесть под тентом. Мы с охотой устроились в тени, и я вынуждена была вытереть о шорты внезапно ставшие липкими ладони. Целый год я спала и видела, как беседую с этим человеком, и вот теперь, когда он сидел передо мною, не знала, с чего начать. И я решила, что не стоит петлять и отдавать дань вежливости: судя по всему, он принадлежал к тому типу людей, которые уважает прямоту.

— Итак… Что вы можете рассказать мне о том, как исчез мой отец?

Доктор Причард сосредоточенно кивнул. Он словно знал, что к этому идет.

— Простите, но мне совершенно нечего добавить к тому, что я рассказал ранее. Могу лишь в точности повторить еще раз: он покинул лагерь, никого не предупредив о том, куда направляется, как привык делать всегда. Только в этот раз он не вернулся.

Между нами повисла неловкая тишина. Наконец Причард откашлялся и добавил:

— Простите, может, это слишком прямолинейно. Ваш отец был хорошим человеком. И я уважал его как никого другого.

— Нет, все нормально. Спасибо. Я благодарна вам за откровенность и понимаю, что вам уже много раз пришлось повторять эту историю. Просто если… если вы еще раз подумаете… может, вам припомнится что-нибудь о том дне, когда он пропал… не важно что, даже какая-то ерунда — но она может оказаться очень важной для меня.

Доктор Причард снова кивнул. Он прищурился, Уйдя в воспоминания. Я затаила дыхание, боясь ему помешать. Но вот он провел рукой по бритой голове, и я машинально подумала, что этот жест мог остаться с тех времен, когда он носил шевелюру.

— Ну что ж, — сказал он, — пожалуй, я мог бы кое-что добавить. Только имейте в виду: я по-прежнему считаю, что это не имеет никакого значения.

— Я все понимаю, — заверила я, — и все-таки хотела бы это услышать.

— В этом лагере мы постоянно имеем дело с тяжелыми, жестокими вещами, — начал Причард. — Из тех, кто обращается к нам, у каждого пятого в семье был убит кто-то из родных, и практически всем приходилось испытать на себе насилие. Видеть это день ото дня… Это может любого сломать. Но только не вашего отца. Он никогда не поддавался. Всегда излучал уверенность и спокойствие. Он шутил, он договаривался о футбольных матчах, в которых участвовал весь персонал, он не гнушался даже самыми незамысловатыми развлечениями вроде игры в шарады или в жмурки — но это помогало нам хотя бы ненадолго избавиться от невыносимого груза. Однако в последние несколько дней перед исчезновением его словно подменили. Он был необычно серьезным. Даже мрачным. Как будто внутри у него происходила постоянная борьба.

— И вы не знаете, в чем было дело? — спросила я. — Может, что-то случилось в лагере? Или с его пациентами?