– Петлюровцы расстреливают комиссаров.

– Или комиссары петлюровцев, – подхватил другой.

Петрусенко невесело усмехнулся: да, в эти месяцы было и то, и другое. В ноябре восемнадцатого Харьков покидали германские войска, оставляя город на милость сечевиков Петлюры. Еще отгружались последние составы на вокзале, а полковник Петр Болбочан, командир Запорожского корпуса, признал власть Директории. Улицы запестрели от самой разнообразной формы – синежупанники, черношлычники, гайдамаки… Первые два-три дня было интересно и даже весело. Катя, увидев шапки со свисающими длинными хвостами-шлыками – красными, черными, синими, – со смехом воскликнула: «Ну совсем как клоуны!» Но еще дня через два она перестала выходить на улицу: отец и мать не выпускали, так же как и Сашу. Тем более что занятий ни в женской гимназии, ни в институте не было. Какие там занятия! В городе грабили магазины, на улице могли избить человека шомполами и даже застрелить просто потому, что не понравился вид, взгляд, ответ. Особенно если отвечали по-русски. Да, в первые же дни появился приказ заменить все русские вывески на украинские. Викентий Павлович сам видел и слышал, как какой-то «пан сотник», стоя на деревянной лестнице и сбивая прикладом вывеску «Свечная лавка», кричал:

– Це нэ Московия, а незалежна Вкраина! Яким, втлумачь господарю, як трэба. «Свичкова крамниця» трэба! Щоб вжэ сегодня выправыв!

Петрусенко не стал смотреть, как дюжий гайдамак в коротком жупане и мохнатой шапке будет «втлумачивать» белому как мел хозяину лавки, ушел…

Всего-то полтора месяца и была в Харькове эта Директория, а сколько бед натворили! Погромы еврейские и русские, грабежи, расправы. А потом на глазах вся их армия начала разваливаться: крестьяне, мастеровые, рабочие, хлынувшие поначалу потоком к Петлюре, стали просто уходить – в деревни, к махновцам, к красным партизанам и в красные отряды, которые уже подступали к городу. Да и что могло удержать их? Идея буржуазной самостийности? Буржуазного единства? Смешно…

Как раз в эти кризисные судорожные дни Директории к Петрусенко пожаловал неожиданный гость, господин Роман Яхновский. Этот человек вообще-то вызывал у него уважение: со студенческих лет он был одержим идеей независимости украинской нации, созданием самостоятельного Украинского государства. Убежденный украинофил, он проповедовал свои идеи на лекциях, собраниях, в печати, устраивал террористические акты, правда, не против людей, а против символов Российской империи. Викентий Павлович хорошо помнил, как в 1904 году в городе взорвали памятник Пушкину. Это был год 250-летия воссоединения Малороссии и Великороссии, вот националистическая боевая организация Яхновского и провела этот протестный акт. Планировалось еще взорвать памятники российским императорам в Одессе и Киеве, но не удалось. Да и в Харькове памятник Пушкину остался цел, пострадал лишь пьедестал. Полиция тогда занималась делом Яхновского, правда, это был не следователь Петрусенко. Однако друг друга они знали, позже тоже доводилось пересекаться.

Викентию Павловичу было известно, что Яхновского мало кто поддерживает в кругах украинской интеллигенции и помещиков. Это были «умеренные украинцы», единомышленников же у него оказалось немного. Но вот наступили иные времена, и Яхновский вновь надеялся и строил планы. Еще бы, с 1917 года уже существует Украинская народная республика! Правда, не такая, как он представлял, все еще зависимая от ненавистной ему России, связанная со всем, что там происходит. И он бросил всю свою энергию на создание национальной армии. Это, казалось, нетрудно: шла мировая война, революция, под ружьем было множество украинских селян и рабочих, офицеров. Но вот провозглашена Украинская держава, и гетману совершенно не нравится, что существует военная часть Яхновского. Она разоружена, он в опале. Однако Скоропадский бежит, приходит Петлюра и его Директория, а Яхновский появляется в Харькове…

Проводя в свой кабинет нежданного гостя, Петрусенко недоумевал: зачем он понадобился Яхновскому? Но тот сразу же взял быка за рога:

– Господин Петрусенко, прошу вас пойти вместе со мной к полковнику Болбочану! Вы близко с ним знакомы, человек для него авторитетный. На него единственная надежда! Надо что-то делать, иначе погибнет наша Украина!

Оставаясь внешне серьезным, Викентий Павлович про себя усмехнулся: «Надо же, по-русски со мной говорит». Был, был в прошлом у них эпизод, когда Яхновский демонстративно заявил: «Нэ розумию цю гадючу мову». Теперь, стало быть, когда Петрусенко мог помочь, не только стал понимать, но и прекрасно владел. И объяснил, что Запорожский корпус полковника Болбочана остается самым боеспособным из всех войск Директории. Викентий Павлович это тоже знал: среди «революционных социалистов» Директории Петр Болбочан демонстративно стоял на крайних правых позициях. Если первые заигрывали с Советами и профсоюзами, то Болбочан приказал разогнать эти организации, жестко подавлял любое сопротивление. В его войсках соблюдалась строгая дисциплина, чиноподчинение, продолжали служить гетманские офицеры, которым он разрешал носить свои знаки отличия. Самого его не раз упрекали в том, что он больше похож на офицера царской армии – по мундиру, выправке, поведению, – чем на казацкого старшину…

– Мы пойдем к Петру Федоровичу, предложим ему… Я продумал: его Запорожский корпус сумеет отстранить от власти правителей Директории, установит военную диктатуру. Это для начала, но нужно начать уже сейчас!

– Нет, – сказал Викентий Павлович спокойно, – я не стану этого делать.

– Но почему? – Яхновский даже руки вскинул отчаянно. – Ведь вы же истинный украинец, старинного рода!

– Это верно… – После минутной паузы Петрусенко предложил: – Присядьте, Роман Александрович, я расскажу вам коротко о своих предках, может, поймете… Вы курите? Нет? А я закурю…

Он раскурил трубку, глянул на собеседника, который сел в предложенное кресло, но был в напряженном нетерпении.

– Так вот… Мой род идет от реестровых казаков. Вы-то, конечно, знаете: в шестнадцатых-семнадцатых веках польские короли принимали казаков на службу, никто лучше их не охранял украинские земли от набегов татар. Предводителей этих казачьих отрядов вносили в реестровые списки, вот они и назывались «реестровыми казаками». Пользовались привилегиями – не платили налоги, могли иметь выборных глав, свой суд, обзаводиться домом, хозяйством, нанимать работников… Это были наши украинские первые помещики. Официально они и получили права слободского дворянства от Екатерины Второй. В 1801 году Александр Первый подтвердил своей Грамотой эти права. Мой предок присутствовал на празднике здесь, в Харькове, в августе 1802 года, в честь пожалования харьковскому дворянству подтвердительной Грамоты о привилегиях. Этот предок, Игнатий Петрусенко, во время шествия в Успенскую соборную церковь нес на подушке из малинового бархата высочайшую Грамоту… Да, палили пушки, звенели колокола – в моей семье это предание живет… А на следующий день мой предок вместе с другими дворянами сделал пожертвование на создание нашего университета – четыреста тысяч рублей. Заметьте: далеко не все помещики поступили так.

– Я же об этом и говорю, Викентий Павлович! Вы происходите из старинного казацкого рода, потомственный украинский дворянин! Вы обязаны быть патриотом!