— Ну? Так вы можете сыграть Vissi d’arte?

— Конечно, я могу сыграть эту арию, милашка. Может быть, ты споешь ее, маленькая сучка? — Выплюнув последнюю горькую порцию яда женоненавистника, он чуть не свалился на нее. Пьяная гадюка застыла в вертикальном положении и прошипела: — Или хотя бы будешь открывать рот, как королева дрэга?

Барбара искоса посмотрела на него. Червяк и есть червяк. Пресмыкающееся, вызывающее дрожь отвращения. Весь покрытый слизью. Но похоже, он единственный пианист здесь.

— Разумеется, я спою сама. Потому что я не фальшивая женщина.

Ее голос так давно был лишен практики, что она сомневалась, польется ли из ее рта нечто большее, чем горячий воздух. Единственное, для чего использовалась ее гортань после ухода, — это кашель завзятого курильщика. Она бросила курить, но вред голосу был нанесен гораздо раньше, еще при рождении. Хотя по сравнению с этими открывающими рот куклами она была рождена, чтобы стать Марией Каллас. Мало того что она может петь, ее груди тоже настоящие. Немного поникшие за эти годы от тяжести и заброшенности, но все еще часть ее тела, а не костюма. Они даже не подвергались хирургическому вмешательству, тогда как ее голосовые связки не остались прежними после удаления миндалин. Что-то улучшилось, ее голос стал ниже. Он тоже немного поник за эти годы от пренебрежения. Тогда же, в молодости, она перестала исполнять тирольские песни. Высокие ноты всегда были для нее проблемой. Ее голос был слишком низок для больших партий. Но она все равно их пела. Подобно Каллас минус талант и октавой ниже. Но она всей душой любила музыку. Она жила для искусства. Она жила ради любви. И что это принесло ей? Сердечную боль и арию в качестве воспоминания.

Vissi d’arte. Vissi d’amore. Она помнила эти слова. Первые звуки разорвали тишину, встречающую свободный микрофон. Простота чарующей мелодии завладела миром. Ее голос поднимался вверх, пользуясь случаем, как солдат, как дезертир, храбро стоящий перед шеренгой расстрельной команды. Напряженность нарастала. А голос поднимался все выше и выше вырываясь из глубин щемящей тоски.

Она прошла весь путь до конца, не выведя из строя микрофон. Червяк ползал по клавишам, аккомпанируя с онанистическим блеском, но едва ли понимая, что он играет. Сущность арии в медленном плавном течении. В голосе, как говорят певцы. Есть что-то смешное в попытке запеть после стольких лет, но это менее смешно, чем синхронное открывание рта, и, очевидно, более приятно для слуха. Несмотря на все недостатки пения, ее голос был живым, и она была женщиной. Богу Богово. Ее голосовые связки возродились из небытия. В попытке взять высокую ноту они выдают довольно резкий звук. Скорее похожий… на крик.

Аудитория ошеломлена полученным эффектом. Посетители встают, устраивая ей овацию, у Барбары создается впечатление, что они принимают ее за мужчину. Как это оскорбительно! Но как воодушевляет пение, прекрасная музыка, даже исполненная не лучшим образом. Никто, похоже, не думает о том, как они отвратительны в постели. Почему считается, что только виртуозы способны наслаждаться музыкальным оргазмом. Хорошие музыканты слишком заняты практикуя, чтобы понимать, как хорошо все может быть, даже если исполняется плохо. Червяк по-прежнему скользил по клавишам, греясь в звуках аплодисментов. Магнитофонной ленте нанесен сокрушительный удар. Власть живой музыки бесспорна. Прежде чем появились радио и телевидение, люди устраивали дома собственные представления, бесспорно дилетантские, но исполненные вживую для всех и друг для друга. Они выходили посидеть в аудитории, даже если это был местный бар, чтобы послушать, как какой-то ирландец орет в свою кружку с пивом. Или как воет бабушка.

Барбара воспротивилась вызову на бис. Она многие годы не вдыхала столько кислорода, у нее закружилась голова. Она проковыляла назад, к своему столу, как раз вовремя, чтобы получить свежий «Мартини». Официант, улыбаясь, с обожанием смотрел на нее, искренне пораженный, — он считал, что должен благодарить судьбу за то, что ему повезло присутствовать при рождении новой звезды.

— Вы грандиозны, — пылко говорит он, — вы им понравились. Мне не приходилось видеть, чтобы толпа так аплодировала, с тех пор как мисс Ликуидити упала со сцены. Вы действительно им понравились.

— А почему вас это удивляет? — сказала примадонна. — Что еще, кроме любви и восхищения, вы могли ожидать от аудитории, полной мужчин, жаждущих женственности.

Одураченный смешной подделкой вдруг получает что-то настоящее. Действительно, никакая фальшивая примадонна после этого не посмеет привлекать к себе внимание. По радио звучит подходящая мелодия, какая-то народная лирическая песня о женщинах, подвергающихся унижениям, о женщинах, которых мужчины перевели в низшую категорию. Это решает вопрос о том, что любой мужчина видит в женщине. Свою мать в качестве проститутки? Барбара возмущена, но потом смиряется. Это лучше, чем быть игнорируемой. Куда она еще могла пойти в последние пятьдесят лет, где ей устроили бы овацию?

К ее столику приблизился мужчина, похожий на пирог, и представился владельцем заведения по фамилии Меррей.

— Послушайте, мэм, если вы хотите, то можете петь здесь у меня один вечер в неделю. Я дам вам целый вечер. Я как раз ищу кого-нибудь на вечер пятницы, с тех пор как с мисс Ликуидити произошел несчастный случай.

— Это было ужасно. — Червяк изобразил сочувствие. — Неужели она больше не вернется?

— Нет-нет. Ей необходимо новое бедро.

— Вместо старого?

— Да-да. Эта сука нуждается в операции.

— В самом деле? — Червяк изобразил беспокойство. — Я всегда сомневался, насколько усердно она работает. Она выкладывалась полностью?

— Она пыталась. — Меррей пожал плечами. — Она говорит, что не может взять глубокое дыхание.

— Какого черта, кем она себя считает?

— Генетической женщиной.

— В самом деле? — раболепствует Червяк.

— Да-да. Они просто загоняют это внутрь. Или выворачивают наружу.

— Мне это напоминает воспаленную простату. Речь идет о болезненном мочеиспускании.

— Послушай, чувак, насколько я понимаю, если манда имеет манду, то она — манда.

Барбара прислушалась к болтовне гомосексуалистов, задаваясь вопросом, что такое концентрированное женоненавистничество должно сделать с ней, с существом ее пола, и что все это означает, если вообще что-нибудь означает. Когда она отсылает себя и лиц одного с ней пола к их гениталиям, это предполагает очищение, граничащее с катарсисом. Здесь же льется вонючая блевотина. Она не чувствовала себя настолько любимой и настолько ненавидимой никогда в жизни. Тем более одновременно.

Ей нужен был новый напиток или профессия, но здесь она почувствовала себя отравленной новым бесстыдным ощущением. Как «Мартини», приправленный цинизмом, это было пронзительное исступленное самовыражение. Этот невероятный вечер соединил в себе возвышенное с порочным. Она просто оказала поддержку Червяку. Что бы там ни болтали о Пуччини и Шер и о большом успехе, ожидающем их обоих в королевстве дрэга. Она не заблуждается относительно своего будущего и будущего своих песен. Но если она жила для искусства, жила для любви, то почему бы не попробовать снова? Ей в голову пришла та же мысль, которая преследовала ее на разных языках в течение нескольких последних недель, пока она делала попытки обновить свою жизнь, на этот раз она звучала по-итальянски. Perche no? Почему нет? Что она утратила, за исключением своей молодости?