— Хью не говорил, что вы принесете работу Эдкок.

— Я сказал бы, если бы поехал в Дублин, как собирался, — сказал Хью.

Ронан потер губы.

— Знаешь, что мне нутро подсказывает? Держись от этого подальше к чертям собачьим, Хью. Даже если она подлинная, после истории со Стилманом каждый, кто подтверждает подлинность работ Эдкок, оказывается под прицелом.

Хью поднес картину к лицу и шмыгнул носом.

— Подделкой не пахнет.

— Это не смешно, Хью. Ты прекрасно знаешь, что он прав.

— Знаю, Кортни, но это ведь наша работа, или как? Мы что видим, то и говорим. Если ошибаемся, то ошибаемся. Кто знает, может, при проверке мы и выявим, что она поддельная.

— И все-таки прав Ронан. То, что мы сможем на ней заработать, не окупит наших хлопот. — Взглянув на картину, она покачала головой.

— Справедливо. И все же, будь добра, начни эту экспертизу для меня. — Говорил он спокойно. Двое других быстро поднялись и зашагали к двери.

Мы сидели и прислушивались к звуку удалявшихся шагов. Где-то вдалеке хлопнула дверь.

— Почему вы плакали?

— Мне показалось, вы хотели спросить, откуда у меня эта картина.

— Об этом потом. Так почему вы плакали?

— Не все ли равно?

— Нет, не все. Судя по вашему лицу, когда вы вошли, вы были где-то в другом месте. В плохом месте.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы этого совсем не ожидали. — Он приподнял свою скрипку. — И выражение вашего лица совершенно для этого не годилось, вам пришлось спешно его изменить. За эту секунду я успел разглядеть тот ужас, который вы принесли с собой оттуда, снаружи. И слезы это подтвердили.

— Вы настоящий детектив, Хью.

— Только потому, что вы мне небезразличны.

Что я могла на это ответить? Несколько неловких мгновений прошло в молчании.

— Один тип меня ударил.

— Вам нужна помощь?

— Нет, пожалуй.

— Почему он это сделал?

— Он меня считает сукой.

Хью вынул из нагрудного кармана два желтых леденца и протянул один мне. Я развернула бумажку, он сорвал свою и сунул леденец в рот, потом взял в руки скрипку и стал что-то тихо наигрывать.

— И никакая я не сука. Он улыбнулся.

— Кто этот тип?

— Человек, с которым я встречалась.

Он кивком предложил мне рассказывать дальше и заиграл песню «Битлз» «Ни для кого».

Я говорила сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Описала наше знакомство, наши встречи, рассказала, о чем мы разговаривали и что я о нем думала вплоть до того, как он отвесил мне пощечину.

— Музейный лизун.

— Это что такое?

— Есть один тип в Англии — ходит по музеям и лижет картины, которые ему нравятся. Смотреть ему мало. Хочется более интимного общения с любимыми полотнами, поэтому, когда поблизости нет музейной охраны, он их лижет. Собирает коллекцию открыток всех картин, какие ему удалось полизать.

— Чокнутый.

— Конечно. Но я могу его понять. С вашим приятелем почти та же история: он не мог вас заполучить и от этого рассвирепел. И сделал единственное, что было в его силах, чтобы завладеть вами: напугал вас. Это всегда срабатывает. Сегодня и пока вы будете его бояться, он и в самом деле будет вами владеть.

— Черт бы подрал! Черт бы подрал эту мужскую силу. Если им что-то не по нраву, они всегда могут ударить. Вам никогда не понять этого чувства. Комок страха в самой глубине души.

— Не все мужчины бьют женщин, Миранда.

— Но все они это могут, поймите!

В комнату вбежал маленький белый бультерьер и с порога кинулся к Хью.

— Изи! Миранда, это Изи. Стоит нам начать играть, как она бежит и прячется. Не знаю другой собаки, которая так активно ненавидела бы музыку.

— Я этой породы всегда боялась.

— Бультерьеров? Да Изи просто сливочное суфле. У нее только вид разбойничий.

Она больше напоминала свинью с выгоревшей щетиной, но физиономия ее сияла дружелюбием, а хвост с невероятной скоростью мотался из стороны в сторону. Трудно было удержаться, и я протянула руку, чтобы ее погладить. Она тут же переместилась поближе ко мне и камнем привалилась к моим ногам.

— А почему вы зовете ее Изи[5]?

— Это дочка так решила. Почему — не знаю. Когда я привез ее из питомника, Бриджит, едва на нее взглянув, сказала, что ее зовут Изи. Вот так, коротко и просто.

— Сколько у вас детей?

— Дочь и сын. Бриджит и Ойшин. Ой-шин.

— Ойшин? Это ирландское имя?

— Да. Оба родились в Дублине.

— Кстати, почему вы не в Дублине?

— Потому что вы должны были прийти. Когда вы сказали, что согласны встретиться с моим помощником, я подумал: «О-хо-хо, когда же в таком случае я ее снова увижу?» И понял, что должен остаться.

И снова я не знала, что ответить.

— Хью, вы меня смущаете.

— Все говорят, что я слишком прямолинеен. Я не поехал в Дублин, потому что хотел с вами увидеться. Все очень просто.

Из холла донесся голос Кортни — она звала его. Он встал, положил скрипку на стул и направился к двери.

— Я сам собирался вам звонить, но вы меня опередили. Мне надоело ждать. С той первой встречи все мои дни, похоже, наполнены только вами.

Он оставил нас вдвоем с Изи, которая по-прежнему сидела, прижавшись к моей ноге. Не сразу, но меня начала бить дрожь, а когда начала — мало мне не показалось. Меня так отчаянно трясло, что собака очнулась от дремоты и подняла на меня взгляд. Я закрыла глаза. Сердце неистово колотилось в своей костяной клетке. Я не могла дождаться, когда он вернется.

И вот я, старуха с дешевой авторучкой в дрожащей руке, сижу и пишу о сексе. Что может быть забавнее этого? Зачастую мне не вспомнить даже, что я ела вчера. Как же я собираюсь вспомнить и правдиво описать этот мимолетный акт пятьдесят лет спустя?

Я встану и пойду на кухню. По пути буду думать, что мне с этим делать. Там осталось шоколадное печенье. Хочу съесть пару штук и выпить стакан холодной воды. Еда для нас, стариков, — секс.

Это мой дом, и в последних его комнатах — все, что осталось от моей жизни. Фотографии родителей. Мы с Хью. Зоуи на крыльце этого дома. Единственный предмет мебели, который я храню все эти годы, — кресло Хью. Обивку на нем дважды перетягивали, и все же теперь оно снова выглядит истрепанным, но я ни за что с ним не расстанусь. На столе рядом с креслом фотография Франсес Хэтч в ее нью-йоркской квартире. На снимке она окружена всеми своими сокровищами — картинами и коврами, такое щедрое изобилие цвета — неотъемлемая часть ее бытия. Разница в том, что Франсес хотела обо всем помнить. А я нет. Надо, чтобы обстановка, в которой я проведу остаток дней, была простой. Надо избегать роковых воспоминаний или зловредных ассоциаций со всем тем, что спит беспокойным сном в глубине моего сердца и что лучше бы не пробуждать.