тормошить мужа вставать, чтобы привести постель в порядок после вчерашнего исполнения своего супружеского долга. На белой простыне алели несколько капелек крови, свидетельствующих о потере невинности, и Анна поторопилась заменить простыню, чтобы не вызвать шуток от матери.

Иван, заметив её старания, шутливо сказал: – У нас в селе отец девушки, вышедшей замуж, на следующий день вывешивал простынь молодожёнов на воротах, чтобы все видели невинность его дочери до брака. Правда, бывали случаи, когда девушка до брака гуляла со своим женихом, тогда обрубали голову курице, окропляли кровью простынь и вывешивали её тоже на воротах, чтобы избежать пересудов. Деревенские сплетни зачастую более жестоки, чем факт потери девичьей чести до брака.

У нас с тобой всё случилось, как ты и хотела. Поэтому нам не надо рубить голову курице, но и простыню развешивать на воротах мы не будем.

На кухне уже хлопотала тёща, которая напекла стопку блинов к завтраку. Завидев молодожёнов, она внимательно взглянула на дочь и, увидев улыбку на её лице, успокоилась и продолжила кухарничать, ловко выпекая один блин за другим.

Исполнив утренние процедуры чистоты, молодые принялись за завтрак, к которому присоединился и тесть, вышедший из своей спальни, который, хитро улыбнувшись, налил себе стопку водки и молвил:

– Поздравляю тебя, Аннушка, и тебя, дорогой зятёк, с началом семейной жизни, в которой будут мир и согласие. Ты, Аннушка, слушайся мужа, никогда не перечь ему и уважай – больше от женщины и не требуется. Ты, Иван Петрович, заботься о своей жене, никогда не обижай её ни словом бранным, ни делом нехорошим, и тогда Ваш семейный очаг всегда будет гореть ярко и спокойно, освещая и согревая вашу жизнь, но не обжигая и не затухая, как у нас с Евдокией Платоновной.

– Пью за Ваше счастье и согласие, молодые, и вижу, что начало своей семейной жизни вы положили доброе: вон Аннушка вся светится, да и Иван Петрович не выглядит обиженным.

От отцовских слов Анна покраснела в смущении, но Евдокия Платоновна тут же осадила мужа: – Хватит, старый охальник, смущать молодых после брачной ночи. Завтракай и отправляйся на завод, где не был уже три дня. Смотри, чтобы твои работники, числом три, не растащили твоё предприятие и не пустили нас по миру.

– А что, зятёк, пойдём вместе на моё предприятие – здесь недалеко, через речку, посмотришь, как твой тесть зарабатывает капиталы.

Иван Петрович взглянул на жену и, получив её молчаливое согласие, поддержал тестя: – Пожалуй, мы с Анечкой тоже пройдёмся – не сидеть же сиднем в доме после свадьбы, а к обеду снова гости, наверное, соберутся, чтобы по русскому обычаю пропустить чарку – две за начало нашей семейной жизни.

Быстро собравшись, молодожёны с тестем вышли на улицу и направились к маслозаводу тестя, что располагался на другом берегу реки в приземистом домишке.

Заводик этот лишь для гордости назывался заводом. Здесь работали трое рабочих, которые принимали мороженое молоко от крестьян из ближних деревенек, и свежее молоко от соседей, державших коров, потом это молоко размораживалось, смешивалось и пропускалось через ручной сепаратор, отделяя сливки от обрата. Затем сливки взбивались тоже вручную в большом чане, пока не образовывались кусочки масла. Эта смесь процеживалась сквозь сито, отделяя масло от пахты, кусочки масла промывались холодной водой, заворачивались в чистую холстину, чтобы отжать воду, и затем готовое масло уминалось в маленькие деревянные бочонки, которые плотно забивались крышками, и сибирское сливочное масло было готово к отправке хоть в столицы, хоть в Европу – всем, кто способен закупить этот продукт.

– Каждый бочонок вмещает двадцать фунтов масла, для приготовления которого необходимо двести литров молока. Масло я сдаю оптовику в Омске, обрат и пахту, что остаются, я продаю тем же крестьянам для откорма свиней и выпаивания телят, да и сами крестьяне с удовольствием потребляют эти отходы маслодельного производства, – пояснял Антон Казимирович, показывая свой заводик. – Бочонки делает бондарь здесь же в городке. С каждого бочонка пять фунтов масла – это мой прибыток, а все остальное уходит на оплату расходов и рабочих. Такое вот у меня производство, – закончил тесть.

– Есть ещё и паровая мельница, но далеко отсюда и сегодня туда не пойдём, – успокоил тесть дочь и зятя, не пожелавших такой длительной прогулки.

Из тёмного домика завода они вышли на улицу. Февральское солнце приподнялось над горизонтом, и снег с подветренной стороны крыши подтаивал и каплями стекал наземь, мгновенно замерзая, поскольку морозец был не менее десяти градусов. Той же тропинкой все трое вернулись домой, где Евдокия Платоновна уже накрыла стол для послесвадебного обеда.

– У нас, бывало, что целую неделю празднуют свадьбу на селе – если хозяин справный и год был удачным, – заметил Иван Петрович, – а как у вас здесь, в Сибири? Неужели неделю нам придётся сидеть с Аней за общим столом, слушая надоевшие уже поздравления? – спросил он у тестя, но ответила ему тёща:

– Не беспокойтесь, Иван Петрович, сегодня посидим дотемна и шабаш. Вам скоро уезжать на службу и надо отдохнуть, да и мне у печи мельтешить надоело.

Скоро подошли гости из вчерашних: сестры Евдокии Платоновны, дьяк из церкви, ближние соседи и двое купцов – приятели Антона Казимировича по торговым делам, которых не было вчера на венчании.

Гости пили-ели и вели разговоры, а молодые, устав от поздравлений, уходили на минуту в свою комнату, где Иван нежно обнимал и целовал свою жену, которая отвечала бесстрастной взаимностью, испытывая, однако, приятность от мужских ласк.

Стемнело, гости разошлись, и, несмотря на ранний час, Иван Петрович, сказавшись усталым, ушёл в спальню и увёл за собой жену.

– Что, Анечка, продолжим наше супружество или воздержимся от сеансов любви, – спросил Иван у жены и осёкся, вспомнив, что сеансами любви называла плотские утехи его невенчанная жена Надя.

Анна, расценив замешательство мужа как просьбу, покорно ответила:

– Как скажешь, дорогой! Ты мой муж, и, как сказал отец, я должна покоряться твоим желаниям, – сказав это, она разделась и юркнула под одеяло, ожидая неприятного повторения вчерашних событий на этой кровати.

Иван, раздевшись, присоединился к жене и, уняв ласками женскую дрожь, овладел ею повторно. В этот раз Анна не почувствовала боли, ощущения от мужчины были странны и отчасти приятны, а его действия непонятны и даже забавны.

– Мы словно собачки, что сегодня занимались таким же делом возле нашего дома, – подумала девушка, приспосабливаясь к новым для неё чувствам и словно растворяясь во владевшем ею муже.

Страсть Ивана возрастала и девушка, ощутив его напряжение, почувствовала, как мужчина излился в неё