Пока лучшим показателем можно было считать четыре с половиной минуты, тогда как уложиться необходимо было в пятьдесят секунд. А ведь следовало ещё научить эту несговорчивую, как все они сейчас, девицу, правильно двигаться по сцене, обаятельно и открыто улыбаться публике, пользоваться гримом, а также обрядить её в шелковый восточный костюм, расшитый полумесяцами, блёстками и стеклярусом. С этим, как справедливо подозревал старый фокусник, могли возникнуть особые проблемы.

Когда отпущенное им время истекло, и за сценой послышались протестующие крики мисс Дженни, которую запрягали в тележку для номера, открывавшего дневное представление, Рафаил Смит вынул из кармана не слишком чистый носовой платок и устало промокнул взмокший лоб. В эту минуту ему казалось, что если бы ему и вправду пришлось готовить к выступлению на сцене ослицу, располагая всего пятью днями, то это и вполовину не было бы так утомительно.

– Ну, мисс Адамсон, для новичка вы справились неплохо, – неохотно признал он, помня слова Филиппа об особом подходе, и сразу добавил: – Но настраивайтесь на большую, большую работу.

Оливия же, стараясь сохранить достоинство и не пыхтеть как паровоз после многочисленных утомительных пробежек под сценой, мрачно заверила его:

– О, я нисколько в этом не сомневаюсь, мистер Смит. А теперь поведайте мне, где я могу найти мистера Адамсона? Очень уж хочется повидаться с ним.

* * *

Растирая покрасневшие запястья, Оливия, с трудом сохраняя внешнее спокойствие, отправилась за кулисы на поиски брата.

Ещё недавно сцена и закулисные помещения были пусты, сейчас же всюду сновали рабочие в матерчатых кепках и серых куртках, переносившие громоздкий реквизит, где-то близко открывались и закрывались невидимые двери, отчего девушку, разгорячённую беготнёй по узкому тайному ходу под сценой, обдавали волны ледяного сквозняка и запахи зверинца. Никто не обращал на неё внимания, и какое-то время она растерянно бродила в сумрачном закулисье, неловко уворачиваясь от рабочих и стараясь не путаться у них под ногами.

Внезапно совсем рядом раздался истошный хриплый вопль, исполненный нечеловеческой муки, и Оливия нервно отшатнулась. Отступив на два шага, она наткнулась рукой на что-то горячее, покрытое шерстью, и резко обернулась, не представляя, что ожидает увидеть.

Из-под густой каштановой чёлки на неё смотрели самые кроткие в мире глаза. Мисс Дженни, почтенная ослица с постоянным ангажементом, закивала, кокетливо запрядала ушами, потянулась маленькой аккуратной мордой с белым пятном на носу к руке Оливии. Не обнаружив в ней угощения, ослица, не пытаясь более быть обаятельной, обиженно фыркнула, запрокинула голову и, раздувая круглые бока, прикрытые нарядной, расшитой бисером попонкой, вновь оглушительно пожаловалась на несправедливость этого мира и жадность отдельных его представителей.

На мгновение Оливия буквально оглохла от пронзительных криков, метавшихся в изрезанном пространстве закулисья, а потом увидела, как сбоку к ней приближается, шагая вразвалочку, вкрадчиво и вместе с тем угрожающе, словно полисмен к мелкому воришке, облако белых перьев. Маленькая голова с клювом на длинной шее уже тянулась к застывшей от ужаса девушке, когда из-за угла вышел плечистый мужчина с плетёной корзинкой в руках.

Он быстро оценил ситуацию и, сняв суконную кепку, принялся отгонять ею гуся от Оливии, стараясь не распалить того перед выступлением.

– Отходите, мисс, вон туда, – махнул он корзинкой в угол, где стоял деревянный сундук, обклеенный газетными вырезками, и бутафорская этажерка из картона. – И, бога ради, не вздумайте шуметь! – предупредил он строго, хотя Оливия по-прежнему не издавала ни звука. – Гусь и так всегда нервничает перед представлением. Чарли не очень-то привычный к нашему делу, так что ни к чему его зря расстраивать.

Оливия, закатив глаза, не стала спорить и медленно отошла на безопасное расстояние. Всё это время ослица Дженни нетерпеливо перебирала копытами и тянулась мордой к плетёной корзинке, вновь совершенно беззастенчиво изображая приличную особу с кротким, как у голубицы, взглядом.

Загнав гуся на тележку, где тот принялся как ни в чём не бывало чистить перья, спаситель Оливии залихватски забросил кепку на голову, вынул из корзинки очищенную морковь и предложил её ослице на раскрытой ладони.

– Желаете, мисс, подружиться с нашей Дженни? – не оборачиваясь, спросил он. – Тогда угостите её. Смелее, мисс, она у нас девочка смирная.

Он протянул корзинку, и Оливия вынула из неё одну морковку, внимательно следя за настроением ослицы. Та весело хрустела угощением, по-прежнему выражая ангельскую кротость и миролюбие, и только её бархатные ноздри угрожающе подрагивали.

Оливия медленно, поглядывая на тележку, в которой как-то слишком подозрительно затих гусь, приблизилась к ослице на расстояние вытянутой руки, но тут над самым её ухом раздался голос Филиппа, полный неподдельного возмущения:

– Ну как же так, Олив?! Я же сказал тебе сразу после репетиции отправляться к мистеру Проппу, в костюмерную. Ты что, думаешь, у меня дел других нет, как искать тебя по всему театру?

Негодование Филиппа, молниеносно вошедшего в роль её нанимателя, позабавило Оливию, вот только возразить на это она ничего не успела. Брат, уверенно взяв её за руку, быстрым шагом пустился в обход сцены, и ей пришлось торопливо следовать за ним. До её слуха донеслась какофония звуков из оркестровой ямы, воспарили и сникли патетические ноты смутно припоминаемой оперной партии. Мальчишеский голос где-то рядом крикнул: «Давай, поднимай!» – и над близнецами с тихим опасным свистом пронеслось нечто огромное, цветное, отчего оба неосознанно пригнулись, и Филипп, распахнув неприметную дверцу, втолкнул Оливию в узкий коридор со стенами, затянутыми плюшем того же оттенка, что и сиденья в зрительном зале.

Всё это время он не выпускал руку сестры, и Оливия так и бежала вслед за ним, зажав в другой ладони очищенную морковку и неся её перед собой, как факел или же меч, вынутый из ножен. Из-за всей этой суматохи и шума она совершенно забыла, что собиралась без обиняков высказать брату всё, что думает по поводу его просьбы заменить ассистентку Рафаила Смита и подчиняться его безумным требованиям.

– Давай-ка заглянем к Лавинии Бекхайм, – неожиданно предложил Филипп и резко остановился перед фанерной дверью с жестяной семёркой, повисшей на одном гвозде.

Он деликатно постучал, и дверь тут же отворилась. На пороге стояла немолодая, но всё ещё красивая женщина с очень румяными щеками, высокой взбитой причёской, похожей на парик, и невероятно миниатюрными и белыми руками, которые она сейчас прижимала к пышной груди.

– Что, уже? – глаза её округлились. – Но ведь не было сигнала…

– Всё в порядке, мисс Бекхайм, не волнуйтесь, – успокоил её Филипп. – До вашего выхода на сцену ещё полчаса. Я забежал познакомить вас с моей сестрой, Оливией Адамсон. Ну, и узнать: как,