и война, и пламенный национализм — чем все это кончится? Ради чего все это? Возможно, напрасно искать ответы на эти вопросы, да и трудно заставить другую сторону принять вашу точку зрения. Это вопрос возраста.

Старый лукавец — это человек, который много всякого повидал в жизни, он практичен, беспечен и скептически относится к прогрессу. Лучшее, что есть в нем, — это добродушие и покладистый нрав. Нередко такой характер настолько привлекает девушек, что они готовы выйти замуж за старика. Потому что если в жизни и есть что-то стоящее, так это то, что дает уроки доброты. Китайцы пришли к такому мнению не потому, что у них есть некая религиозная заповедь, а потому, что глубоко познали жизнь во всех ее проявлениях. Диалог известных монахов и поэтов эпохи Тан отражает эту чрезвычайно глубокую философию:

Однажды Ханьшань спросил Шидэ: «Если кто-то порочит меня, оскорбляет меня, насмехается надо мной, презирает меня, ранит меня, ненавидит меня и обманывает меня — что я должен делать?» Шидэ ответил: «Только мириться, соглашаться, уступать, избегать, терпеть, уважать этого человека и не обращать на него внимания. А через несколько лет достаточно будет просто бросить на него взгляд».

В китайской литературе, поэзии и пословицах очень часто отражается эта даосская философия. Такие выражения, как: «Теряя пешку, выигрываешь партию», «Из 36 стратагем[30] лучшая — это бегство», «Настоящий герой никогда не будет рисковать», «Отступи на шаг в своих мыслях», свидетельствуют о восприятии жизненных проблем, свойственном китайскому складу ума. Жизнь предоставляет много возможностей пересматривать те или иные решения благодаря «36 стратагемам», помогающим сглаживать острые углы, в результате чего человек обретает то подлинное добродушие и степенность, которые олицетворяют китайскую культуру.

Хуже всего то, что лукавство, высочайшее достижение китайского интеллекта, отвергает приверженность идеалам и любую деятельность. Оно отбило у людей желание что-либо реформировать, оно высмеивает любые человеческие усилия, считая их бесполезным занятием; поддавшись ему, китайцы утратили способность мечтать, желать, действовать. Лукавство удивительным образом сводит человеческую деятельность до уровня работы пищеварительного тракта и других, еще более элементарных потребностей человека. Великим лукавцем был Мэн-цзы, провозгласивший главными потребностями человека пищу и женщин, т.е. утоление голода и размножение. Покойный президент Ли Юаньхун тоже был незаурядным лукавцем, когда произнес крылатое выражение, которое так понравилось китайским политикам и философам, что стало прекрасным рецептом решения споров между всеми китайскими партиями и группировками: «Если есть рис, то пусть его разделят на всех». Президент Ли и не знал, что он сугубый реалист. Он исходил из экономической точки зрения, говоря о современной истории Китая. Он так и не сумел оценить собственный интеллект. Рассмотрение истории Китая с точки зрения экономики, равно как и биологическое толкование законов развития общества, принадлежащее школе Эмиля Золя, — дело не новое и хорошо известно китайцам. Однако толкование Золя — это причуда интеллектуала, а наша позиция в известной мере отражает национальное самосознание. В Китае человеку не нужно учиться, как стать реалистом, потому что он с рождения таков. Ли Юаньхун не был семи пядей во лбу, но как китаец он инстинктивно ощущал, что все политические вопросы — это всего лишь проблема чашки риса. Будучи китайцем, он дал, насколько я понимаю, глубочайшее толкование китайской политики.

Такое холодное и прагматичное отношение ко всему основано на весьма трезвом взгляде на жизнь, что характерно только для старых людей и древних наций. Те же, кому еще нет тридцати, равно как и молодые нации Запада, не разделяют подобных взглядов. Возможно, это не простая случайность, что у автора даосской библии «Дао дэ цзин» («Канон Пути и благодати») было имя Лао-цзы, что означает «Старый Ребенок»[31]. Кто-то сказал, что человек после сорока становится хитрецом, плутом. Как бы там ни было, несомненно, что с годами мы теряем стыд. 20-летняя девушка редко выходит замуж по расчету; женщина же 40 лет редко выходит замуж по какой-либо иной причине и объясняет свой шаг словами «надежность», «уверенность», «гарантия». Есть один греческий миф со скрытым смыслом. Икар летел слишком высоко, и жар Солнца растопил воск на его крыльях, и он упал в море, а его старый отец Дедал летел ниже и благополучно вернулся домой. С возрастом у человека развивается склонность к низким полетам. Идеализм сдерживается холодным, уравновешенным, здравым смыслом, как, впрочем, и отношением к деньгам. Таким образом, реалистическое отношение к жизни свойственно старости, а идеалистическое — молодости. Когда человек, которому за сорок, не становится лукавцем, он или слабоумный, или гений. К гениям — этим «большим детям» — относятся Лев Толстой, Роберт Льюис Стивенсон и сэр Джеймс Барри[32], чья природная ребячливость, сочетающаяся с реальным опытом, способствовала их вечной молодости, которую мы называем бессмертием.

Все это, однако, есть чистейший даосизм в теории и на практике, поскольку нет более полного описания жизненной философии, столь глубоко пронизанной духом плутовства, чем «Дао дэ цзин» Лао-цзы. Даосизм как в теории, так и на практике предполагает некую хитрость, напускные бесстрастие и безразличие, проклятый и опустошающий скептицизм, насмешку над тщетой усилий всякого, кто пытается вмешаться во что-либо, насмешку над всеми общественными институтами (в том числе над браком) и системой управления, а также неверие в любые идеалы, и не столько из-за недостатка энергии, сколько из-за недостатка веры. Эта философия противоположна позитивизму Конфуция, она призвана сыграть роль предохранительного клапана от последствий несовершенства конфуцианского общества. Конфуцианцы относятся к жизни позитивно, а даосы — негативно (раз уж мы коснулись вопроса о негативном отношении к жизни, то попутно заметим, что буддизм — это просто даосизм, слегка подкрашенный остроумием), и сплав этих двух элементов породил бессмертное явление — китайский национальный характер. Вообще, все успешные китайцы являются конфуцианцами, а неудачники — даосами. Конфуцианство в нас созидает и борется, а даосизм наблюдает и усмехается. Китайский ученый в присутственном месте разглагольствует о морали, а дома пишет стихи, и обычно это хорошая даосская поэзия. Теперь понятно, почему почти все китайские ученые пишут стихи и почему почти во всех собраниях сочинений китайских писателей поэзия занимает лучшую и большую часть.

Даосская идеология, подобно морфию, удивительным образом притупляет чувства и, стало быть, успокаивает нервы, улучшает самочувствие при головных болях и сердечных болезнях у китайцев. Романтизм даосов, их поэзия и поклонение природе помогают китайцам во времена волнений и беспорядков переносить горе и печаль, так же как философия конфуцианства приносит пользу во времена мира и покоя. Так, когда страдает тело, даосская философия льет бальзам на душу китайца