Но все это становится уже похожим на политическую болтовню и повторения, которые ты так справедливо презираешь и от которых я пока тебя согласен избавить».

Итак, с 15 по 19 сентября 1843 года Тютчев гостил у влиятельного сановника, которого молва справедливо считала вторым человеком в империи. Граф Александр Христофорович был с ним откровенен: поделился своими воспоминаниями о незабвенной эпохе 1812 года и рассказал о том, как русская армия восприняла пожар Москвы. Зашла речь и о модной книжной новинке — запрещенной в России книге маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году».

Французский роялист, дед и отец которого были казнены во время Великой французской революции, Кюстин воспользовался приглашением императора Николая I и приехал в Россию, чтобы на практике убедиться в преимуществах самодержавной формы правления перед республиканской. Российская действительность быстро излечила пытливого француза от этой иллюзии, о чем он и поведал всему цивилизованному миру в своей книге, сразу же ставшей бестселлером. «Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам в других странах Европы, каков бы ни был принятый там образ правления. Когда ваши дети вздумают роптать на Францию, прошу вас, воспользуйтесь моим рецептом, скажите им: поезжайте в Россию! Это путешествие полезно для любого европейца. Каждый, близко познакомившийся с царской Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы».

Гостеприимный хозяин замка Фалль признался Тютчеву, что он без утайки сказал государю: «Господин Кюстин только сформулировал те понятия, которые все давно о нас имеют и которые мы сами о себе имеем». Федор Иванович фразу запомнил и спустя несколько недель повторил ее своему берлинскому знакомому, благодаря дневнику которого она и дошла до нас. И Бенкендорф, и Тютчев, на словах признавая несомненные достоинства книги маркиза, считали необходимым оспаривать горькие истины этой книги в печати. Эта мысль прозвучала и в предназначенной для императора записке. Отставной дипломат составил докладную записку, которая через шефа жандармов была передана Николаю I, а ее автор получил разрешение продолжить свое пребывание за границей и благополучно вернулся к семье в Мюнхен.

Это было несомненной милостью, ибо в царствование Николая I подданных Российской империи крайне неохотно выпускали за границу. Вспомним, что Федор Иванович накануне серьезно проштрафился и своевременно не вернулся из заграничного отпуска. Вот почему выдача Тютчеву нового заграничного паспорта была бы невозможна без санкции Третьего отделения. Отставной коллежский советник Тютчев через посредство генерала от кавалерии Бенкендорфа предложил правительству начать «партизанскую войну в тылах европейской печати».

Естественно, что координатором проекта должен был стать сам автор идеи. Ее практическая реализация означала бы безусловное возвращение автора на государственную службу и мгновенное обретение им видного служебного положения. Тютчев получил бы самостоятельный пост, вполне соизмеримый по своей значимости с местом посланника в столице крупной европейской державы. При этом Федор Иванович не был бы связан обязательствами постоянно находиться в каком-то одном определенном городе, но, подобно настоящему партизану, получил бы свободу для оперативного и тактического маневра. Эта идея должна была импонировать графу, который во время Отечественной войны 1812 года командовал авангардом самого первого по времени формирования армейского партизанского отряда. Он пообещал Тютчеву свою поддержку, но это обещание было сугубо приватным. По достигнутой с Бенкендорфом договоренности, у Федора Ивановича в запасе был целый год, для того чтобы подготовить почву для практической реализации своих идей, изложенных в записке. (Столь долгий срок объяснялся еще и тем, что здоровье Александра Христофоровича было подорвано, и он нуждался в продолжительном лечении за границей.) Федор Иванович продолжал находиться в отставке и действовал на свой страх и риск. Никаких средств ему ассигновано не было.

Сама записка до нас не дошла, хотя специалисты и смогли реконструировать ее содержание. Дело было не в высказанных там идеях. Дело было в том, что благодаря графу Бенкендорфу наш герой успешно реализовал заветную мечту гоголевского героя. Как известно, Петр Иванович Бобчинский очень хотел, чтобы о его существовании узнал сам государь. В Российской империи сам факт близости к особе самодержца всегда оценивался более высоко, чем самая высокая награда, и человек, попавший в поле зрения царя, уже почитал себя счастливцем. До сведения императора Николая Павловича было доведено, что есть такой коллежский советник Тютчев, который почтет «за великое счастье сложить к стопам Императора все, что может дать и обещать человек: чистоту намерений и усердие абсолютной преданности». Усердие было оценено. От выдачи денег пока воздержались.

* * *

Родители продолжали помогать младшему сыну. Отец Федора Ивановича уже достиг весьма почтенных лет и решил две трети всего своего состояния отдать сыновьям, одновременно возложив на них бремя управления имениями. Естественно, что это бремя легло исключительно на плечи старшего сына Николая. Младший же сын был настолько увлечен своими грандиозными политическими проектами, что требовать от него исполнения помещичьих обязанностей никому не приходило в голову.

Итак, Тютчеву благодаря родительской щедрости предстояло получать по 10—12 тысяч рублей в год. Кроме того, при его отъезде из Москвы родители дали ему еще три тысячи рублей. Надо было как-то компенсировать многолетнее отсутствие государева жалованья. Однако расходы большой семьи ощутимо превышали эти денежные поступления. Неизбежный дефицит постоянно покрывался Эрнестиной из собственных средств. В итоге несколько лет такой жизни серьезно расстроили ее солидное состояние. Эрнестина понимала, что необходимо положить предел затянувшемуся ничегонеделанию мужа и что только его возвращение на службу может поправить их материальное положение и обеспечить будущее детей.

Окончательное возвращение Тютчевых в Россию должно было совпасть по времени с приездом в Петербург графа Бенкендорфа, поправлявшего свое расстроенное здоровье на заграничных курортах. Попытка Федора Ивановича практически осуществить свои планы и найти публицистов, готовых к сотрудничеству с ним, не увенчалась успехом. 11 октября 1843 года состоялся его секретный разговор с Якобом-Филиппом Фалльмерайером, мюнхенским эллинистом и востоковедом. Ученый был известен своими оригинальными научными идеями и яркими публицистическими статьями. Тютчев, от имени шефа жандармов, предложил Фалльмерайеру сотрудничество — и встретил вежливый отказ. Обращаться к услугам продажных журналистов Тютчев сознательно не захотел. Причина понятна. В то время уже были журналисты, готовые торговать своими перьями, и это не считалось зазорным, особенно когда речь шла о борьбе конкурирующих политических партий. Но регулярное написание заказных политических статей в интересах иностранных держав — до этого журналистика еще не доросла.

Впрочем, это печальное обстоятельство не помешало Тютчеву в течение года регулярно информировать вице-канцлера графа Нессельроде: «Мы были в постоянных сношениях и… некоторые мои письма, относящиеся до вопросов дня, были представлены и ему и государю». Временами отставной коллежский советник охладевал к своей заветной идее и уже не хотел возвращения на родину, и тогда задело бралась Эрнестина. «Путешествие в Россию по-прежнему предмет наших задушевных разговоров и даже супружеских ссор. Тютчев не хочет этого путешествия, я же чувствую, что оно безусловно необходимо, и намерена его осуществить». Ей это удалось.