Афинская демократия, со всеми ее недостатками, сегодня считается идеальной системой правления, причем не только с точки зрения небольшого по нынешним критериям города в древнем Средиземноморье, но и с точки зрения общества любого типа и размера в любом уголке мира. Почему так? Одна из причин — постоянно поддерживаемая самими афинянами идея об уникальной свободе, существовавшей в их городе. Уже в знаменитой погребальной речи 431 года до н. э. Перикл говорил согражданам, что их общие предки, «передавая [Аттику] в наследие от поколения к поколению, сохранили ее благодаря своей доблести свободной до настоящего времени», что Афины открыты миру и их строй делает афинский народ свободным. Согласно Периклу, афиняне исключительно терпимы к соседям, законопослушны, отважны, любят красоту без прихотливости, мудрость без изнеженности, и каждый в Афинах, «выполняя свое дело с изяществом и ловкостью, всего лучше может добиться для себя самодовлеющего состояния». Никакой другой народ, ни в Греции, ни где бы то ни было еще, не обладал подобными качествами, каковые, судя по всему, смогли развиться лишь благодаря жизни при демократическом правлении.

Перикл произносил свою речь еще в самом начале войны, и его задачей было сплотить войско, связав демократию, личную свободу, отвагу, гражданскую добродетель, обходительное поведение и эстетическую искушенность в неотразимое сочетание, — в то время он вполне мог бы заявить, что афиняне сражаются за саму цивилизацию. Эта речь была блестящим образчиком пропаганды; тем не менее Перикл не безоснований сравнивал некоторые свойства Афин, например, со Спартой, и Пелопоннесская война действительно стала идеологической войной между олигархами и демократами, захлестнувшей весь эллинский мир. Однако не стоит экстраполировать сверх меры. Демократия дала Афинам и другим греческим городам некоторые преимущества над своими соседями, но не могла превратить их граждан в носителей уникальной терпимости и добродетели (в Афинах существовала политическая цензура, граждане не раз голосовали за казнь героических полководцев, они же приговорили к смерти Сократа). Что гораздо важнее ввиду будущего, Перикл был первым знаменитым политиком, который считал один строй правления превосходящим всякий другой из принципиальных соображений. То, как он призывал афинян сражаться за свои ценности — в войне, которая на самом деле велась по чисто стратегическим причинам, — оказало сильнейшее влияние на всех последующих политических лидеров Запада.

Говоря об афинском демократическом строе как практическом ответе на меняющийся характер общественных отношений, следует добавить, что одновременную ломку переживали почти все элементы греческого мировосприятия. Хотя нам трудно дать непосредственную оценку алфавитное письмо, по всей видимости, сыграло в этом процессе решающую роль, и лучшей иллюстрацией перехода от устной к письменной культуре могут послужить два великих изобретения классической Греции — история и трагедия.

Люди всегда рассказывали истории о происхождении мира, первых людях, приключениях богов и героев. Эти истории рождались из побуждения человека понять свое место в мире; не будучи буквально истинными, они выполняли функцию более серьезную, чем изображение реальных событий. Боги, полубоги и герои появляются на свет потому, что со временем эмпирическая истина уступает место нравственной — действительные события становятся не так важны, как символическая ценность, которую они имеют в глазах следующих поколений. Практически все системы верований делают человека частью эпопеи сотворения, расцвета, упадка и смерти, намного превышающей его собственные масштабы, — это способ, которым мифы, подобно остальным формам искусства, примиряют человеческий поиск смысла с принципиальной бессмысленностью мира. Поскольку сочинение истории, в нашем современном значении слова, происходит из того же самого побуждения, документальная история как инструмент осмысления прошлого постепенно сменила мифотворчество.

Двумя основателями письменной истории были «отец истории» Геродот и автор истории Пелопоннесской войны Фукидид. Они не верили, что события жизни следует понимать как деяния богов, и в их трудах ничего не говорится о неистовом Зевсе, мудрой Афине или ревнивой Гере. Их целью было сохранить для потомства дела людей, зафиксировать важные события и конфликты и указать подлинные (на взгляд автора) причины последних. Такому фундаментальному сдвигу способствовали две вещи — война и переход от устной культуры к письменной.

Геродот начал свой труд примерно в 50–х годах V века до н. э. До тех пор у греков классического периода, насколько можно судить, не возникало желания фиксировать прошлое.

История не являлась чем‑то, простирающимся позади и впереди подобно бесконечному пути, она была живым, активным бытием, пронизывавшим собой каждый момент настоящего. И такое восприятие роднило греков почти со всеми остальными культурами, кроме нашей—ведь именно наш взгляд на прошлое является уникальным. Первые проблески иного отношения к прошлому появились на свет благодаря ряду произошедших в Греции исторических катаклизмов — в которых настоящее и недавнее прошлое не уступали по драматизму ничему, совершенному богами и описанному у Гомера.

В 500 году до н. э. Персидская империя покрывала обширнейшую область, контролируя из своего центра в долине Тигра богатейшие территории евразийского мира. Греция находилась на периферии этого мира и не представляла особого интереса для персов — если верить Аристогору, эгейское побережье отделяло от Суз, персидской столицы, три месяца пути. Однако с ростом державной мощи персов западные торговые маршруты стали привлекать их внимание. Незадолго до 500 года до н. э. персидские силы разгромили войско лидийских правителей и захватили контроль над водным путем из Черного моря. Затем персы захотели включить в свою империю греческие города на восточном (ионийском) побережье Эгейского моря. Эти города восстали, но после шестилетней осады, в 494 году до н. э., были повержены и оккупированы.

Остальные греческие города следили за тем, как подавлялось ионийское восстание и их единоплеменников уводили в рабство, с неспокойным сердцем. С другой стороны, персы были поражены богатством и военным искусством ионийцев, передовым оснащением их армий и флотов. Несмотря на свою удаленность, эгейская часть мира очевидно представляла для них интерес. Персидский царь Дарий видел, что сумеет сделать значительное приобретение, если подчинит своей империи весь Греческий полуостров.

В 491 году до н. э. Дарий отправил послов во все независимые греческие города с требованием принести землю и воду в знак покорности. Среди отказавшихся были Афины, Эретрия и Спарта. На следующий год персидский флот из 600 судов с 90 тысяч человек войска отправился из Ионии через Эгейское море. Персы встретили яростное сопротивлении в Эретрии на западном берегу острова Эвбея, но сумели захватить город после шестидневной осады. Теперь материк и территория Афинского государства находились у них в непосредственном поле зрения.

Персидский флот отплыл из Эретрии и высадился недалеко от места в Аттике под названием Марафон — на восточном побережье полуострова, в 40 км от города Афины. Афинское собрание послало гонцов в Спарту с просьбой о помощи, зная, впрочем, что спартанская помощь вряд ли подоспеет вовремя. (Основой легенды о марафонском гонце, возможно, послужило путешествие Фидиппида, специально обученного скорохода, который пробежал около 250 км от Афин до Спарты.) Вместо того чтобы готовиться выдерживать осаду внутри городских стен, афинский совет постановил послать девятитысячное войско в Марафон, чтобы вступить в бой с противником и задержать его наступление. Понимая опасность сражения на открытой местности, афинская пехота попыталась увлечь персидскую конницу в глубь страны в близлежащие узкие теснины. Однако затем, под покровом ночи, персы стали загонять большую часть конницы обратно на корабли. Опасаясь, что персидское войско отправится вдоль берега, чтобы напасть на незащищенный город у них за спиной, десять стратегов во главе с Мильтиадом решили напасть на врага немедленно и затем оттянуться к городу.