Балтазар с Блимундой за один раз перенесли пожитки, всего-то и было, что узел да сверток с постелью, узел нес Балтазар на спине, сверток несла Блимунда на голове. По дороге передохнули разок-другой, во время отдыха молчат, говорить не о чем, бывает, и одно словцо лишним окажется, если наступает перемена в жизни, а сами мы изменились куда меньше. Что же касается малого груза, так и должно быть, пускай несут с собою мужчина и женщина то, чем владеют, и пускай помогают в пути друг другу, чтобы не вернуться на старые свои следы, ибо это пустая трата времени, и кончен разговор.

В углу сарая развернули они тюфяк и циновку, поставили рядом скамейку, а напротив сундук и тем как бы отграничили пределы нового жилья, протянули проволоку, подвесили к ней парусину, чтобы получился настоящий дом, чтобы могли мы чувствовать себя хозяевами, когда останемся одни. Когда придет отец Бартоломеу Лоуренсо, сможет Блимунда, если не нужно ей заниматься такими трудами, как стирка или стряпня, которые уведут ее к водоему либо задержат у очага, и если не предпочтет она помогать Балтазару, подавая ему молоток либо кусачки, виток проволоки либо связку прутьев, сможет Блимунда сидеть у себя дома в покое и безопасности, а этого хочется иногда самым завзятым любительницам приключений, даже когда приключения не из того разряда, к коему принадлежит то, которое здесь готовится. Парусина, свисающая с проволоки, годится и на случай исповеди, исповедник находится по одну сторону, исповедующиеся, поочередно, по другую, как раз там, где вершат оба постоянно блудный грех, состоя в незаконном сожительстве, а можно найти словцо и похуже для такого положения вещей, но отец Бартоломеу Лоуренсо отпускает им грехи с легкостью, ибо за самим собой знает грех потяжелее, грех гордыни и честолюбия, ведь он вознамерился поднять когда-нибудь в небо, куда доселе вознеслись лишь Иисус, да Дева Мария, да несколько избранных святых, эти разрозненные части, которые собирает воедино Балтазар, в то время как Блимунда говорит из-за занавеса достаточно громко, чтобы расслышал ее Балтазар, Ни в чем не грешна, отец мой.

Что касается мессы, то поблизости церквей хватает, взять хоть ближайшую, церковь Босоногих Августинцев, но если отца Бартоломеу Лоуренсо, как это порой случается, задерживают его священнические обязанности либо придворные церемонии, если они отнимают у него больше времени, чем обычно, и священник не приходит, дабы раздуть огонек в христианских душах, обитающих, без сомнения, в телах Блимунды и Балтазара, то, случается, оба забывают про долг служения Богу, он за возней со своими железками, она за возней у огня либо водоема, оба вместе в жарких объятиях друг друга, и не раскаиваются в своей забывчивости, в связи с чем позволено усомниться, подлинно ли христианские у обоих души, если таковые вообще есть. Они живут в сарае, выходят подышать воздухом, вокруг просторная заброшенная усадьба, плодовые деревья мало-помалу дичают, дорожки зарастают травами, огород зарос буйно кудрявящимися сорняками, но Балтазар серпом срезал вершки, а Блимунда мотыгой выкорчевала корешки, по прошествии времени земля эта еще воздаст им за труды. Но и досуга обоим хватает, а потому, когда зуд становится нестерпимым, Балтазар кладет голову на колени Блимунде, и она ищет насекомых, нечего дивиться, что водятся они у влюбленных и строителей воздушных кораблей, хотя вряд ли слова эти в ходу в описываемую пору, тогда ведь говорили на старинный лад, к примеру, замириться, а не заключить мир, как сейчас говорят. А вот у Блимунды в голове некому поискать. Балтазар старается как может, но если углядеть насекомое еще удается, то не хватает ему одной руки, чтобы удержать густые тяжелые волосы Блимунды темно-медового оттенка, только отведет прядь, а она уже легла на прежнее место, и добыча ускользнула. Всем хватит места в этом мире.

Работа не всегда спорится. Неправда, что без левой руки можно обойтись. Если Бог может жить без нее, на то он и Бог, человеку нужны обе, рука руку моет, а обе вместе лицо, сколько раз Блимунде приходилось отмывать грязь, приставшую к тыльной стороне руки Балтазара, а иначе не очистить, таковы тяжкие последствия войны, это еще не самое худшее, ибо многие солдаты остались без обеих рук, или без обеих ног, или без мужских своих частей, и нет при них Блимунды, чтобы им помогать, или лишились они ее как раз по этой причине. Крюк отличная штука, когда нужно подцепить железный лист или согнуть прут, клинок не подведет, когда понадобится проделать дырки в парусине, но вещи плохо слушаются, когда не хватает им ласкового прикосновения человеческой кожи, вещи думают, что исчезли люди, к которым они привыкли, мир пришел в разлад. Поэтому на помощь приходит Блимунда, и с ее появлением бунт прекращается, Хорошо, что ты пришла, говорит Балтазар, а может, это вещи так чувствуют, точно неизвестно.

Время от времени Блимунда встает пораньше, еще не отведав ежеутреннего ломтя хлеба, и, скользнув вдоль стены, чтобы не глянуть ненароком на Балтазара, отодвигает полотнище и идет проверить выполненные работы, плотно ли спаяны куски металла, нет ли воздушного пузырька внутри железа, и по окончании осмотра жует свой хлеб и помаленьку становится столь же незрячей, как и прочие люди, видящие лишь то, что на виду. Когда она поступила так в первый раз и Балтазар сказал потом отцу Бартоломеу Лоуренсо, Эта железка не годится, у нее внутри трещинка, Откуда ты знаешь, Блимунда видела, священник повернулся к ней, улыбнулся, поглядел на него, на нее и объявил, Ты зовешься Семь Солнц, потому что видишь при свете, а ты будешь зваться Семь Лун, потому что видишь во тьме, итак, Блимунда, которая до этого, как и мать ее, звалась только ди Жезус, стала зваться Семь Лун, и была она окрещена по всем правилам, потому что прозвание сие дал ей священник, это не то что кличка, данная невесть кем. В ту ночь спали в обнимку солнца и луны, а светила той порою медленно проплывали по небу, Где ты, Луна, Куда ты, Солнце.

Случается, отец Бартоломеу Лоуренсо приходит сюда почитать для пробы вслух проповеди собственного сочинения, здесь хороший резонанс, как раз в меру, слова слышатся отчетливо, но без лишней гулкости, от которой звуки становятся слишком раскатистыми, а смысл в конце концов затемняется. Так должны были звучать гневные речи пророков в пустынях и на стогнах городских, в тех местах, где стен нет вообще или хотя бы нет поблизости, а потому законы акустики в таких местах бесхитростны, тут все зависит от уст, что изрекают слово, а не от ушей, что ему внемлют, и не от стен, в коих оно отдается. Нынешняя вера, однако ж, отдает предпочтение красноречию более изысканного толка, тут тебе и толстомясые ангелочки, и экстатические святые, ризы развеваются, видны округлые руки, угадываются ляжки, грудь вздымается, глаза закатываются, тот, кто наслаждается, испытывает страдание, равное наслаждению, которое испытывает тот, кто страдает, а потому все дороги не столько ведут в Рим, сколько кончаются плотью. Старается священник, витийствует, тем паче и слушать есть кому, но то ли пассарола внушает священнику робость, то ли слушатели слишком поглощены собою, а потому холодны, то ли недостает церковной обстановки, но слова не возносятся ввысь, нет в них громозвучия, перепутываются друг с другом, кажется странным, что отец Бартоломеу Лоуренсо пользуется такой великою славой духовного оратора, что его сравнивают даже с самим отцом Антонио Вьейрой, да пребудет он в раю, а в Святейшей Службе уже побывал.[42]Здесь прочел на пробу отец Бартоломеу Лоуренсо проповедь, которую произнес потом в Салватерра-дос-Магос в присутствии короля и всего двора, а нынче читает он, тоже на пробу, ту, которую произнесет на празднике в честь обручения святого Иосифа, ее заказали доминиканцы, как видно, не такой уж ему вред оттого, что слывет он летателем и причудником, если даже сыны святого Доминика с ним искательны,[43]а что уж говорить о короле, он по крайней молодости лет все еще любит разные забавы, потому и покровительствует этому священнику, потому и развлекается так часто с монашками по разным монастырям, брюхатит их одну за другою, а то и сразу по несколько, так что когда завершится его царствование, то детей, прижитых таким манером, придется считать десятками, бедняжка королева, что было бы с нею, если б не исповедник ее Антон Штиф, иезуит, что учит ее смирению, а еще если бы не сны, в коих является ей инфант дон Франсиско, а с луки мулов свисают, словно дичь, подстреленные им матросы, и что было бы с отцом Бартоломеу Лоуренсо, если бы вошли сюда доминиканцы, заказавшие ему проповедь, и обнаружили бы эту самую пассаролу, и этого однорукого, и эту ворожею, и этого проповедника, что оттачивает слова и, может статься, прячет мысли, которых не разглядеть Блимунде, постись она хоть целый год.