Два раза вставало и заходило солнце с тех пор, как ушел Вождь. Нимах, при помощи испарений от влажного дерева, уменьшила головы деда и бабки, так что они напоминали два толстых пальца. Как радостен был Вождь! Он едва сдерживался. Перед тем, как Нимах занесла над ним топор Закона, Вождь сказал: 'Я видел того, кто поет'. Нимах спросила: 'Как это и кто он?'

Вождь потряс своей раздувшейся рукой. И ответил: 'Это птица. Ее зовут Ори'. Дочь ударила его топором. Голова покатилась по земле. Все закричали: 'Ушел!' и принялись бороться за трон».

Человек в лиловых одеждах, также в маске колдуна, стучит двумя ножами, пляшет вокруг золоченого кукольного стульчика, изображая благородную борьбу за трон. Певучий голос высокой длинноволосой женщины вызывает у нас жажду и желание поглядеть в ее лицо, как в зеркало. Дети пьют гранатовый сок, разбавленный ключевой водой, и хлопают в ладоши, чтобы сказка продолжалась.

«Нимах представила себе Ори: 'Наверное, она летает высоко, а перья у нее золотые'.

Весной шакал ищет себе пару. Тигр не ест нас и рычит: он ищет себе пару. Весной гнезда заполняются цветами, рыбы пропадают: они ищут себе пару. У птиц вырастают алые перья, у крокодила — новые зубы, у жирафа — второй хвост. Каждый ищет себе пару.

Весной Нимах захотела быть с Ори.

'Соединяйтесь по двое!' — приказал новый Вождь. Мужчины с одной стороны, женщины с другой, собрались посреди поселка, а дальше — кто кого выбрал. Женщины хватают мужчин за длинные гривы и волокут к своим хижинам. Так! А что же Нимах?

— Сейчас Весна, ты должна найти себе пару, — сказал ей Вождь.

— Мне нужен тот, кого здесь нет.

— У него есть длинная грива?

— Он золотой и летает высоко. Он — Ори!

Одна из женщин вцепилась в вождя — весна! — и Нимах закричала:

— Я пойду искать его! Я тоже хочу себе пару! Но никого другого!»

Человек в лиловых одеждах ловкими движениями торса, рук и ног изображает девственный лес, так хорошо, что гориллы сопят и одобрительно рычат. Высокая женщина, прохаживаясь вокруг него — теперь он играет на скрипке — заканчивает сказку:

«В лесу Нимах позвала Ори. Появилась безобразная птица, серая, летевшая низко. Девушка спросила:

— Ты видел его?

— Я вижу его в тебе.

— Да, но я ищу того Ори, которого нет во мне.

— Давай поищем вместе.

Так они шли и шли, а когда пришло время пахоты, Нимах воскликнула:

— У тебя выросло золотое перо!

— А как Ори, который в тебе?

— У него выросло серое.

Так они шли и шли, а когда пришло время сева, Нимах воскликнула:

— Как высоко ты летишь!

— А как твой Ори?

— Он летит совсем низко!

Так они шли и шли, а когда пришло время собирать урожай, Нимах воскликнула:

— Ты весь златоперый!

— А твой Ори?

— Он весь серый!

И Нимах добавила:

— Наконец ты существуешь не только во мне, Ори. Ты весь златоперый и летаешь высоко. Но ты мне уже не нужен. Я люблю серую безобразную птицу, которая летает низко.

Ори спросил:

— Где же она?

— Во мне».

И вот высокая длинноволосая женщина с певучим голосом раскрывает свои объятия, и из ее груди, через зеленый бархат платья, высовывается голова серой птицы. Птица насвистывает мелодии — настолько радостные, что плоды созревают, коконы отворяются, покрывало на храме отлетает прочь, сожженные жертвенные голубки воскресают. Скрипка в руках мужчины в лиловом распахивается веером золотых лучей. Женщина принимается кормить воробьев камфорными пастилками с языка, мужчина, подобно светящейся бабочке, парит над головами детей. Те с веселыми криками выделывают акробатические трюки, пытаясь поймать его. Занавес падает. Мы плачем неизвестно почему и подходим поближе в поисках щели — заглянуть внутрь. Ласковые руки гладят нам — через занавес — лица, хватают за уши и тянут нас мягко, но решительно, на сцену. Актеры скидывают маски. Он — темнобородый, справа и слева — белые клоки волос; она — с лицом девственницы. Ее взгляд, лазурнее самой лазури, вбирает нас, погружает в море спокойствия. Мама, мы здесь.

Наконец-то вы вернулись, дети мои. Мы с папой все время ждали вас. У нас все как раньше или даже лучше. Вы уже знаете, что такое Страна Колдунов, и поэтому вы здесь. Вы хотели познать иной мир, «настоящий». Вы вошли в башню, хотя мы говорили вам — не играйте поблизости. Ее называют «Дом-Бог», а не «Дом Бога», потому что это здание со стенами из плоти — живое существо, демон, непрерывно искушающий нас: «Сейчас, прямо сейчас я обещаю вам путешествие в мир невозможного!». Вам не нравилось оставаться детьми, вы томились среди всеобщего счастья, устав видеть, как старики умирают с улыбкой, повторив три раза: «Что за чудо!». Вы играли в ковбоев, гангстеров и раввинов, вы забирались на сторожевую вышку, хотя вас предупреждали: «Куда бы вы ни пришли, спрашивая, вы будете чужаками. Ваш приход станет событием. Другие искатели, сидящие на месте, обступят вас, веря, что вы несете ответ. Они будут спрашивать вас, а вы — их. Вас будут спрашивать, считая мудрецами и полагая, что ваши вопросы — это ответы». Вы проникли через уста Лжи, мы ничего больше не знали о вас и только однажды получили грустную весть, которую принес Кондор, весь в слезах: «Мы проснулись в пустынном и незнакомом городе. Мы бредем на ощупь по улицам, ища хоть кого-нибудь. Но находим одни глухие фасады и запертые двери. И вдруг, завернув за угол, мы видим освещенный дом. Легкая дверца приоткрыта. Мы хотим понять, откуда этот свет, кто или что находится внутри. Мы идем по длинному коридору к источнику света. Он — за дверью в глубине коридора. Обнадеженные, мы заходим в помещение и видим сияние, не исходящее ни от кого, ни от чего, ниоткуда. Свечение заполняет комнату так естественно, словно вода — аквариум. Разочарованные, мы возвращаемся на темную улицу и продолжаем искать хоть кого-нибудь.» Отцу нужно многое вам сказать, но язык его стал маленьким, как ноготь. Он изобрел алфавит, который можно сыграть на скрипке, из двадцати шести нот: часть обозначает согласные, а часть — гласные. Вместо слов — мелодии. Слышите? Пока мы идем к дому, вы научитесь его понимать.

Пока мы идем к дому, в нос нам бьет запах. Сотни голых детишек купаются в канале. От их шевелюр исходит вонь и стелется по улицам. На подоконниках стоят кормушки с сахаром, для муравьев и бабочек. На берегу моря дети играют, пуская блинчики. Большие камни не тонут, а следуют к горизонту, словно разноцветные корабли. На крышах домов — большие медные арфы. Когда ветер перебирает струны, город превращается в музыкальный инструмент. Какое это счастье — иметь родителей!

Дети мои, вот в этом доме вы родились. Помните? Если внести в него любую вещь, она сделается белой. Мебель, цветы, одежда, продукты, — все белое. Белые зрачки. Голоса и мысли тоже становятся белыми. Там, внутри, мы любили вас белой любовью. Когда нас одолевала тоска по краскам, мы выходили на веранду. Там нас поджидал желтый медведь, с которым вы играли. Если открыть ему живот, он заговорит. В животе — диск, на котором записано семьдесят восемь миллионов умных фраз. Он еще не все успел произнести. Послушайте, что он говорит сейчас: «Существует много способов уничтожить и только один — создать», «Одиночество — неумение оставаться наедине с собой», «Чтобы убить птицу, надо сначала превратить ее в феникса». Мы сохранили все игрушки, ничего не пропало. Вот нищие, вот паяцы, вот Хемуль. «А-где-хлеб» бьет в дверь ладонями и высовывает язык между зеленых зубов. Он говорит «А-где-хлеб», то есть спрашивает: «Нет ли хлеба?», собирает от дома к дому мешки с черствым хлебом — и потом, окруженный сворой бродячих собак, разжигает костер на берегу, готовит из сухих корок вкуснейший суп, а когда тот остывает — ныряет в котел, чтобы псы, вылакав суп до дна, благодарно облизывали его. «Шмель» просит, чтобы ему положили в рот монетку, и он улыбнется, кивая на отрезанные руки. Он научился так быстро двигать обрубками, что издает звуки, похожие на шмелиное жужжание. Обмазанный медом, он проходит между цветов, вокруг него пчелы, для которых он — настоящий бог. А этот крепкий старик, «Беззубый», потягивает водку из бутылочки с соской и горланит песенку, днем и ночью, пока не очнется от беспробудного пьянства. Слова ее, за полным отсутствием смысла, считаются невероятно глубокими, и мы повторяем их, точно мантру: