— Видишь? Я об этом и подумала. Снова планнер?

Я вкратце рассказываю ей о планнере и двух стенах. Она слушает, но параллельно занимается чем-то еще — может, проводит инвентаризацию или просматривает новые образцы.

— Так что спасибо тебе и…

— Вообще-то я рада, что ты позвонила, — перебивает она. — Можешь заглянуть в магазин? Тут для тебя посылка, пару минут назад курьер занес.

— Снова из «За чертой»? — Это пафосное название компании, которая постоянно присылает мне бесплатную канцелярию, настоящий хлам. Ручек хватает на полтора дня, а с выхода статьи в «Таймс» они мне отправили штук пятьдесят. — Если да, отложи, наверное, куда-нибудь. Заберу завтра и отдам в детский сад в двух кварталах от моего дома.

В трубке раздается шуршание. Сесилия бубнит что-то про очки, которые, зная ее, наверняка висят на вороте ее рубашки.

— О, вот они, — восклицает она. — Нет, это от… Сазерленда. А кто это?

Мое лицо вспыхивает.

— О… э…

— А-а, ты с ним на свидание ходила?

Я резко разворачиваюсь и направляюсь к станции «Смит-стрит», чтобы добраться до магазина.

— Боже, нет. Какой парень станет посылать мне что-то в магазин? Он э… — я замолкаю. Нельзя так рисковать. Вне контекста его фамилию сложно вспомнить. Но стоит мне сказать, что он бывший клиент, Сесилия может вспомнить.

— Он частный консультант по бизнесу.

Поверить не могу, что я сказала именно это. Сразу вспомнился весь его допрос. В той посылке наверняка информация о медицинской страховке, которую я и так знаю. Какой же урод.

— Прекрасная мысль, — говорит Сесилия.

Я сообщаю, что скоро буду, и весь остаток пути занимаюсь тем, что делаю иногда, когда мне кто-то насолил: сочиняю длинную, идеально структурированную и очень остроумную лекцию, чтобы проучить неугодного. Только сейчас я представляю ее на письме. Хаотичная, без системы, из множества разных шрифтов. То, что взбесит Рида. Пухлые, круглые буквы — однозначно; у него от них лицо, наверное, расплавится. Я бы написала, что давно уже оформила себе ООО. И у меня есть банковский счет на медицинские нужды. Я даже взглянула на условия страхования моих рук от повреждений. Можно пропустить момент, где я истерически смеюсь над тем, насколько это дорого.

На подходе к магазину я уже глубоко в своих мыслях и думаю лишь о том, как выглядит надпись «от Рида Сазерленда» на посылке. Сделана ли она его рукой? При мысли, что я увижу его почерк, становится жутко, но интересно. В наши дни нечасто видишь чей-то почерк. Как ни странно, моего почерка не видел никто, потому что мои работы мало похожи на то, как я пишу в обычной жизни. Даже мой личный планнер красиво оформлен: заголовки списков задач выполнены широкими строчными буквами без наклона, а сами задания — узкими заглавными латинскими буквами. На фото смотрится очень хорошо.

Но как только я беру в руки посылку от Рида — Сесилия даже не оторвалась от беседы с покупателем, чтобы указать, где она лежит, — вижу, что его имя напечатано, возможно, кем-то из его подчиненных. Игнорируя чувство разочарованности, открываю посылку, тонкую и твердую — скорее стандартное заказное письмо для документации. Наверняка там его пресловутые рекомендации по ведению бизнеса. Что ж, зато если Сесилия спросит, что там, моя ложь окажется вполне убедительной.

Только внутри совсем не рекомендации.

Это письмо. Белый лист А4, слегка плотнее обычной бумаги для принтера.

И написано оно от руки.

«Дорогая Мэг», — пишет он. На секунду мой взгляд задерживается на этих словах. Вопреки моим ожиданиям в духе «Антологии драмы», Рид пишет вовсе не курсивом из XVIII века. Его почерк, как и у многих сегодня, представляет собой полупечатный, полупрописной стиль — «М» в моем имени не соприкасается с «е», но «е» плавной линией перетекает в «г». Буквы расположены близко друг к другу, но между словами места довольно много — одинаковые большие интервалы напоминают расслабившуюся челюсть Рида, когда мы только вышли из ограждающего тротуар тоннеля.

Черные чернила. Большая сила нажатия. Низкие буквы с наклоном вправо. Еле сдерживаюсь, чтобы не провести по ним пальцем. Заставляю себя читать.

Я долго всматриваюсь в написанное, не обращая внимания на вложение. Я не пытаюсь найти шифр, потому что знаю: Рид его не оставил. Если он спрашивает, значит, хочет узнать ответ. Если говорит, значит, хочет сказать. Если посылает письмо, значит, хочет что-то сообщить.

А я перечитываю лишь некоторые фразы: те, что вызывают во мне желание согласиться, ответить или спросить. «…я очень нервничал», — читаю я и хочу ответить: я тоже. «Нет оправдания», — а я думаю: его нет, но я прощаю тебя. «Ранним утром», — и сразу хочется спросить: во сколько же ты встаешь? Во сколько тебе надо быть на твоей странной счетоводской работе? «Я с удовольствием посмотрел». Мне нравится это слово — с удовольствием. Как будто скромно и вежливо, но на деле глубоко и экспрессивно. В голове я вижу слово таким, каким, мне кажется, оно должно быть. Маленькие, но крепкие «у» и «м». Как держатели книг или руки, поддерживающие нечто худое и высокое, но хрупкое и совсем молодое. Как олененок на тонких ногах. Д-О-В-О-Л-Ь-С-Т-В-И-Е.

К письму вложена фотография или ксерокопия, но по ней ясно, что оригинал черно-белый. В правом нижнем углу виднеется кусочек этикетки, видимо, попавшей в ксерокс — надпись ЙПБ, перед которой должна, по идее, стоять Н. Фотоархив Нью-Йоркской публичной библиотеки. Вот куда Рид ездил после работы. В библиотеку.

На фотографии торжественное перерезание ленточки. Точнее, минуты до этого: большие ножницы, широкие улыбки, мужчины в черных костюмах стоят перед длинной тонкой полоской ткани. За ними располагается новая версия здания, которое всего несколько дней назад закрыли строительными лесами. Но если поднять взгляд, чуть выше и совсем наверх, ее можно рассмотреть. В левом верхнем углу. Три четверти вывески, которую мы пытались разглядеть. Не свежая надпись, но далеко не старая. Четкая и яркая, пусть и не полностью, но я вижу достаточно, что не удалось рассмотреть. Надпись, которую я так старалась рассмотреть, принадлежит бренду мужской одежды. Я о таком не слышала, но исходя из надписи, могу примерно представить стиль: верхние выносные элементы практически совпадают с высотой заглавных букв, размашистые соединительные штрихи все же остаются в пределах границ. Строгость, элегантность и стремление к совершенству.