— Да, истории убийств и государственной измены, от которых снятся кошмары. Думаю, ты тогда плохо спала по ночам, — ответила она. — Но вряд ли это приличная тема…

— Приличная, Люси? — Граф, взяв бутылку, подошел к столику наполнить опустевший бокал Марианны.

Как будто ее сестра нуждалась в очередном бокале кларета.

Марианна уже достаточно опьянела, чтобы выболтать все семейные тайны.

Граф сделал паузу, бутылка застыла над полупустым бокалом Люси.

— Умоляю, скажите, что это за внезапная забота о приличиях?

Люси неловко шевельнулась, накрыв свой бокал рукой.

— Только потому, что папа не всегда с легкостью обсуждает свое прошлое с другими. — Когда Клифтон убрал бутылку, Люси собрала карты, но не подняла на него глаз. Поскольку не хотела, чтобы он увидел нарастающее в ней смятение.

«Милорд, мне нелегко говорить об этом. С вами. Пока… Не раньше, чем я смогу доверять вам».

Тем не менее он стоял у карточного столика, и Люси ощущала его присутствие.

— Малком, — бросил он через плечо, — боюсь, мы злоупотребляем гостеприимством. Леди, моя искренняя благодарность за превосходный ужин.

— Спасибо, милорд, — ответила она, все еще не желая взглянуть на него, не желая подняться.

— Давно минуло время отправляться в кровать. Боюсь, утро наступит для нас слишком скоро, — сказал он.

— И снова эти чертовы шифры Эллисона, — бормотал, поднимаясь, Малком, он осушил бокал и поставил его на стол.

— На самом деле это шифры Люси, — поправила Марианна, перебирая карты. — Она в этом великолепна, хотя все лавры достаются папе. Именно Люси придумала идею зашифровать сведения под любовные письма.

Взгляд Люси метнулся вверх, и она увидела, что граф изучает ее.

— Вы? — спросил он. — Я думал, вы отрицаете любовь.

Но прежде чем она успела ответить, Марианна, рассмеявшись, сказала:

— Люси?! Милорд, с чего вы это взяли? К вашему сведению, Люси самая романтическая душа на свете.

«О Господи, какой ужасный вечер!» Люси желала сестре оказаться в Египте… или в Португалии… на любом фронте, на линии огня, чтобы навсегда прекратить ее болтовню.

Но есть другой способ.

— Ты выпила слишком много кларета, Марианна, — сказала Люси, вставая из-за стола. Выйдя из комнаты, она вернулась, неся пальто и шляпы джентльменов, и бесцеремонно сунула их Малкому и Клифтону.

Малком — вот нахал! — широко улыбнулся, пожелал всем доброй ночи и, забрав свои вещи, направился к двери.

Но графу, конечно, нужно было задержаться.

Забрав пальто и шляпу, он слегка поклонился.

— Люси, вы постоянно всех удивляете. — Клифтон поднес ее руку к губам и запечатлел на ней целомудренный поцелуй. — Похоже, мне многому нужно у вас научиться, — произнес он тихим, с легким налетом страсти, голосом. Потом исчез в ночи, последовав за своим братом в кромешную тьму.

И у Люси Эллисон сложилось четкое впечатление, что он говорил не только о шифрах.

Закрыв дверь, Люси прислушивалась к глухому звуку шагов Клифтона, следом за братом уходившего в ночь. И как только решила, что он достаточно далеко, повернулась к сестре.

— Ах ты, дуреха болтливая! Язык без костей.

Марианна, собиравшая тарелки и бокалы на поднос, оглянулась.

— Что ты выдумываешь? Вечер был просто чудесный, — Она сделала паузу. — Не считая того, что вы с лордом Клифтоном препирались друг с другом.

— Я не препиралась — отрезала Люси. Марианна не произнесла ни слова, лишь многозначительно выгнула бровь.

Но это не помогло ей увильнуть.

— Ты рассказала им о Монди Моггзе. И об Арчи. О нашей жизни. — Люси вздохнула и понизила голос: — О матери.

— Люси, я понимаю… — Замолчав, Марианна прищурилась. Большинство считало ее болтливой пустышкой, поскольку она дочь своей матери, но она и дочь Эллисона, до мозга костей. Возможно, не столь талантливая, как Люси в языках, она мастерски разбиралась в людях. Это умение печально прославило их мать, успешно находившую себе покровителей среди богатейших джентльменов Англии. — Боже милостивый! Ты влюбилась в лорда Клифтона!

— Нет! — воскликнула Люси.

Забыв про поднос и тарелки, Марианна подошла к сестре.

— А по-моему, влюбилась. Что-то изменилось в тебе.

Сердито встряхнув юбку в надежде отпугнуть сестру, Люси пересекла комнату и начала вытирать буфет.

— Марианна, ты слишком много выпила. Ничего во мне не изменилось. Я со дня появления лорда Клифтона здесь считаю его высокомерным, и он мне совсем не нравится.

— Нет, что-то в тебе изменилось. Гусси, — стояла на своем Марианна. — Кстати, что произошло сегодня, когда ты повела его в деревню?

— Ничего особенного, — отвела взгляд Люси. — Расти и Сэмми налетели на нас как раз у старого дуба.

— Это понятно, — отмахнулась Марианна. — Но должна сказать, что граф не выглядит слишком потрепанным. Всего лишь глаз подбит. Ты помнишь бедного Безумного Джека? У него был такой вид, будто его груженый фургон переехал. Полагаю, ты должна сказать папе, что Расти и Сэмми сдерживались.

— Они не сдерживались, — ответила Люси, вспомнив о том, что произошло: Клифтон поднялся во весь рост, лицо искажено яростью, вскинутые кулаки готовы к бою.

Люси отмахнулась от воспоминаний, поскольку не хотела думать о том, какие чувства он в ней вызывает, она никогда не подозревала, что может их испытывать. Как Клифтон это сделал? Как он добился того, что у нее подгибались колени, а сердце колотилось?

«Поскольку сегодня он показал тебе, как может выглядеть герой…»

— Не сдерживались? Правда? — Марианна пожала плечами. — Вот уж не подумала бы, что граф способен…

Способен? Больше чем можно вообразить…

Люси изо всех сил старалась не воображать. Не воображать, как сильные мускулы проступают на… торсе графа… нет, она должна прогнать прочь эти мысли.

Подняв глаза, она увидела, что Марианна смотрит на нее с нескрываемым любопытством.

— Если хочешь знать, — сказала Люси, надеясь, что подкинет сестре лакомый кусочек и та наконец от нее отстанет, — а ты явно хочешь посплетничать, мне пришлось остановить его, чтобы он не отправил Расти к праотцам.

Этот миг ожил в ней жаркой вспышкой. Его рука подрагивала от ярости под ее пальцами… и она от этого… о Господи…

Желания, которые он вызвал в ней — оказаться в его объятиях, прижаться грудью к его твердому торсу, отдаться напору его властных губ, — были слишком опасны.

Особенно теперь, когда она на себе испытала, на что он способен…