– И все-таки, Дуся, объясните мне, взрослому разумному человеку, – Яков Павлович разглядывал пустые верхние полки сейфа с недоверием и даже некоторой обидой. Жестянка из-под кофе, картонка с ворохом квитанций, кружка с отбитой ручкой и медведь из кучерявого плюша выглядели совсем нелепо, как и перевязанная розовой ленточкой пачка писем.

– Объясните, почему он не пытался помешать убийце? Если знал, то… глупо как-то.

Яков Павлович с той же методичностью, с которой осматривал ящики стола, принялся разбирать содержимое сейфа. Первыми на стол перекочевали кружка и медведь. Мягкий, с круглыми глазами ярко-синей пластмассы и красным кривобоким сердечком в лапах, он выглядел обиженным и пах пылью.

– Это для Романа, наверное, – зачем-то пояснила я, усаживая медведя под бюстом императора. – У него день рождения скоро, Гарик вот и купил…

Хотя, конечно, не похоже. Гарик никогда не покупал подарки настолько заранее, скорее уж в его стиле было забыть и о празднике, и о подарке, а тут… да и зачем Роману медведь? Тем более такой мелкий и пыльный, и не новый, если присмотреться. Значит, случайный сувенир.

– Вряд ли подарок, – произнес Яков Павлович, пощупав медвежье ухо. – Во-первых, игрушка явно не новая, вон как запылилась, а во-вторых, плюшевые медведи с сердцами – это скорее для девочки… или для девушки.

Он задумался, уставившись на разворошенную кучку квитанций, несколько мгновений стоял вот так, сосредоточенно размышляя над внезапной мыслью, и тотчас решительно подвинул медведя к себе, заглянул в пластмассовые глаза, потряс, прощупал мягкое брюшко. И медведь сиплым голосом ответил:

– Я тебя люблю.

– Интересно, – сказал Яков Павлович то ли мне, то ли медведю. – Очень интересно, очень… – Повертев кружку в руках, Яков Павлович передал ее мне.

Белая керамика, поверху рисунок – грубая, схематическая карта с огромным красным крестом в центре и надписью: «Кто ищет, тот обрящет». А чуть ниже: «Когда найдешь, мы будем вместе».

– Что это значит?

Яков Павлович пожал плечами, ткнул медведю в брюхо, вымучив еще одно признание в любви, потом добавил:

– По-моему, мы ищем женщину, но не там… не там… – Теперь в руках Якова Павловича оказалась стопка конвертов. Он легко скинул ленточку и, нимало не стесняясь, вскрыл первый из них, пробежал глазами, хмыкнул и произнес:

– Замечательно…

За первым последовал второй, потом третий, всего конвертов было пять. Нет, шесть. Точнее, конвертов пять, а писем, или скорее коротких, односложных записок, – шесть. И Яков Павлович позволил прочитать все.

«Ты отказал мне в праве на любовь, но я прощаю. Я буду твоим ангелом-хранителем, я знаю о тебе все. И не только о тебе. Спроси у В., зачем ей съемная квартира? Шлюха сделала карьеру и поднялась выше?»

– Это что?

– Полагаю, то самое, с чего все началось, – спокойно ответил Яков Павлович. – Вы читайте дальше, там довольно интересно.

«Я поняла, что все еще люблю. Больно. Пусть и тебе сегодня тоже будет больно. Спроси у И., как она провернула фокус с экспертизой? И дорого ли стоит купить официальный бланк с печатью?»

– Это гадко!

– Гадко, Дуся, очень гадко.

«Ты назвал меня уголовницей, а настоящая уголовница – твоя Т. Она лгала на суде. Выгородила убийцу. Смотри не поворачивайся спиной, а вдруг ударит?»

Все записки были отпечатаны на одинаковых белых листах бумаги, плотной, глянцевой, качественной и при этом обыкновенной.

«Ты выбрал ее, А., а она – мошенница».

– По-моему, это писал больной человек.

– Ну, ненависть тоже своего рода болезнь. – Яков Павлович аккуратно складывал прочитанные мною записки и убирал обратно в конверты.

«Тебя тянет к блондинкам? Спроси у Л., зачем она сиганула к тебе под машину. И заодно, хватает ли ей денег, чтобы содержать своего мальчика?»

– Это про Виктора, да?

– Наверное. Я не настолько хорошо во всем разобрался, чтобы делать выводы. Там еще последняя, прочтите, Дуся.

«А что от тебя нужно Дусе? Или что тебе от нее нужно? Не знаю. Но все равно ненавижу».

– Интересно, правда? – Яков Павлович забрал записку из моих дрожащих рук. – О всех гадости, но конкретные, а вы – белое пятно.

– И что? Разве плохо?

Не знаю зачем, но я схватила со стола медведя, сдавила плюшевое тельце – медведь снова заскрежетал про любовь, – уткнулась носом в шерсть. Она пахла вовсе не пылью, скорее кофе и сухой травой. Удивительная смесь, успокаивающая.

– Ну… – Яков Павлович не спешил соглашаться со мной.

Сровняв ладонями стопку конвертов, он перевязал их ленточкой и вернул в сейф. Туда же отправились жестянка, коробка, кружка и медведь, расставаться с которым мне совершенно не хотелось.

– С одной стороны, у вас нет явного мотива, как у остальных. С другой… в совокупности создается несколько странное впечатление. Писала женщина, которая давно и хорошо знала Громова, которая была влюблена в Громова, которая ревновала ко всем его женам, которая сделала эту подборку гадостей именно для того, чтобы очернить близких Громову женщин. Всех, кроме одной.

– Вы хотите сказать… вы хотите сказать, что это… Что я это писала?

– Спокойнее, Дуся. Я не хочу сказать, это вы сами пришли к такому выводу, я лишь дал описание. И чтоб вы знали, я не думаю, что писали вы.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Если бы это было ваших рук дело, зачем хранить улики здесь? Уничтожить проще, ведь ключи от сейфа лишь у вас. И код знаете лишь вы.

– А если это… ход, придуманный заранее?

– Возможно. Тогда мне нельзя доверять вам. И в обязательном порядке следует изъять ключ во избежание пропажи ценных улик.

У меня речь отнялась от злости, а Яков Павлович, положив руку на плечо, тихо произнес:

– Дуся, отдай мне ключ. Надежнее будет.

Его прикосновение и обида, возникшая как-то сразу и вдруг, позволили мне сделать то, чему прежде мешало хорошее воспитание и твердое убеждение, что дамы не ругаются. Набрав побольше воздуху, я выдохнула ему в лицо:

– А не пойти бы тебе…

– Нет, не пойти. – Яков Павлович ловко выхватил ключ из руки и сунул в нагрудный карман. И, ухмыльнувшись, добавил: – Ну, драться ты точно не полезешь.

А потом примиряюще добавил:

– Дуся, а теперь подумай, что случится, если это все вдруг возьмет и пропадет из сейфа? На кого мне думать? Теоретически на того, у кого имелся мотив убрать улики.

И ведь он прав. Определенно прав. А ко мне вернулся старый вопрос: кто из них убийца?

– Кто-кто-кто в теремочке живет? Кто-кто-кто в красивом живет? – Голос нянечки журчал ручейком, успокаивающий, ласковый, такой, что хоть самой закрывай глаза и слушай подзабытую сказку.