Летти натянула поводья и, успокаивая, остановила лошадь. Как и она, лошадь нуждалась в отдыхе. Было бы также любезным поблагодарить того, кто отпугнул двух грабителей. Он следом за ней переезжал через брод, приближаясь к повозке.

Шип слегка притронулся пальцами к шляпе и едва склонился в седле. Он кратко бросил:

— С вами все в порядке?

Невероятность происшедшего и остатки страха, который она так и не успела ощутить, сдавили Летти горло.

— Да, конечно.

— Вы не там повернули. Держитесь на следующей развилке правее и попадете на паром, к переправе. Вы переправитесь не у Гранд-Экора, а ниже Накитоша по течению. Чтобы попасть в город, на том берегу тоже поверните направо.

Не успела Летти и рта раскрыть, как он пришпорил коня и умчался.

Никогда, никогда еще в своей жизни не была она так унижена или так разгневана. Ни один человек не был в силах так всколыхнуть ее чувства, как этот. Это непостижимо. Всегда в своих поступках она была спокойна и рассудительна, даже степенна. Виной всему Шип, его слова и поступки, обычное для него полное отсутствие внимания к чувствам других людей.

Но чего она ожидала? Он — не обычный человек. Он — ночной всадник, вор и убийца. В том, что она выбита из душевного равновесия, нет ничего удивительного. Но она должна взять себя в руки. Она сделает именно это. Она поедет назад, в Сплендору, очень осторожно. И если провидение будет милостиво, в следующий раз она встретится с Шипом в зале суда, где его будут судить за убийство.

Летти снова тронула поводья и старалась не смотреть вверх, откуда доносились гулкие раскаты грома.

Когда она добралась до реки, небо было так черно, как будто уже опустилась ночь. Беспрерывные раскаты грома звучали, как отдаленная канонада, а над головой белыми факелами вспыхивали молнии. Пошел дождь, вода покрылась рябью. Противоположный берег был почти не виден, скрытый серой, мрачной завесой. Канат, по которому перемещалась огороженная перилами деревянная платформа парома, тянулся к другому берегу. Там виднелся смутным пятном и сам паром с перилами и стойками. Около покрытого грязью Пастила, служившего пристанью, ждал всадник в непромокаемой накидке. Летти знала, кто это, еще до того, как подъехала.

Долго они стояли молча. Звук бегущей реки и шум дождя заполнили тишину и казались громче обычного.

Потоки воды стекали с полей шляпы Шипа. Он повел плечами, этот жест мог означать уступку. Он отвернулся от реки и встретился глазами с ее внимательным взглядом.

— Возникли небольшие трудности. Люди, которые стреляли в вас, переправились здесь перед нами. Когда я подъехал к берегу, они уже проплыли три четверти реки, захватив паром.

— Захватив паром? Что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать, что они не дают паромщику переплыть назад, за нами.

— Зачем им это? Они думают, что вы гонитесь за ними? — Ее голос звучал резко, но это ее не беспокоило.

— Они знают это.

Порыв ветра хлестнул потоком дождя под навес коляски. Летти вздрогнула от холода струй и вытерла лицо рукой. Она осмотрелась в поисках убежища. Направо, вниз по размокшей дороге, рос большой ветвистый дуб. За ним виднелось освещенное окошко и низкие очертания небольшого домика. Она взялась за поводья.

Осветившая небо молния бросила голубой отблеск на лицо Шипа. Он нагнулся в седле, протянул руку и взял поводья ее лошади.

— Не туда. Деревья и все, что под ними, — отличная мишень для молний.

— Тогда в хижину…

— Там живет паромщик, но вряд ли его жена будет рада гостям и захочет вас приютить. Трое из пяти их детей слегли от скарлатины. Обе их бабушки там же, чтобы помочь.

Восемь человек в одной комнате, и еще скарлатина.

Правду ли он говорит? Она не видела причин, зачем ему лгать. Коляску раскачивало ветром. Можно опустить занавеску и немного защититься от дождя. Но она была такой ветхой от старости и ей так долго не пользовались, что, когда Летти попыталась отстегнуть ее одной рукой, занавеска распалась на пыльные куски. Вихрь пронес по дороге ветку с трепещущими зелеными листьями и свисающими остатками коры. Кобыла попятилась и заржала. Шип выпрыгнул из седла и встал перед кобылой, чтобы она не понесла.

Летти бросила порванную занавеску, чтобы держать поводья обеими руками. Она снова посмотрела на дерево и низкий силуэт хижины. Пересиливая ветер, она прокричала:

— Может быть, у них есть амбар?

— Только сарай! — донесся его ответ. Несколько мгновений он смотрел на нее. Пробормотав ругательство, он отвернулся и снова вскочил в седло. С суровым лицом он откликнулся:

— Поедемте, я покажу вам одно место.

Глупо верить ему, глупо идти за ним, но у нее не было выбора. Ни она, ни лошадь не могли оставаться под дождем. Было бы разумнее рискнуть и стать мишенью для молний, но Летти ясно ощущала, что дать Шипу понять, что она так думает, опасно. В любом случае слишком поздно возражать. Он уже разворачивал кобылу, чтобы двинуться в обратном направлении.

Обещанное убежище находилось в конце тропы, в нескольких ярдах от основной дороги. Сложенное из бревен, в ширину примерно в два раза короче, чем в длину, оно было совсем маленьким, но чуть больше, чем хижина. С одной стороны был сделан навес, провисший под тяжестью дикого винограда. Справа — большое пятно черной земли и куски дерева, как будто остатки сгоревшего строения.

Летти остановилась, и Шип приблизился к повозке. Он потянулся к поводьям.

— Входите внутрь. Я позабочусь о вашей лошади. Летти с радостью согласилась. Юбка ее дорожного платья промокла до колен. Корсаж был таким влажным и холодным, что любой порыв ветра пробирал до костей. Казалось невероятным, что сейчас ей было так холодно, ведь немного раньше стояла невыносимая жара.

Руки ее тряслись, когда она спустилась с коляски и поспешно открыла дверь хижины. Ветер вырвал легкую, сделанную из расколотых жердей дверь из ее рук и с силой хлопнул ею о стену. Она потянулась за дверью, с усилием приоткрыла ее, юркнув внутрь и оставив косые струи сдуваемого ветром дождя за спиной. Задвижки не было, но один из перекошенных углов плотно держал дверь на месте.

Летти стояла почти в полной темноте. В строеньице не было окон, входа или выхода, кроме того, через который она туда попала. Слабые проблески серого света проникали через щели между бревнами стен, но это было единственным освещением.

Когда ее глаза стали привыкать к темноте, она смогла различить смутные очертания своей руки, но не больше. Еще хуже было то, что густая темнота казалась живой из-за тихих шуршащих звуков. Она решила, что звуки эти возникали, потому что задувавший через щели ветер колыхал то, что показалось ей кучей сухих кукурузных листьев. Однако уверенности в этом не было. Помещение пахло сухой кукурузой, плесенью и мышами.