— Если ты мне сказала правду, на борту бригантины никаких сокровищ не было. Ты говорила про хлопок, табак и сахар.

— Это правда.

— А сейчас ты сказала насчет одного из тысячи, так?

Она кивнула за завесой сигаретного дыма. Еще раз затянулась и снова кивнула. Сейчас она смотрела сквозь Коя, так, словно его тут не было.

— Послушай. Кроме груза, на борту «Деи Глории» была тайна. Эти два пассажира, нападение корсаров… Понимаешь? Есть и кое-что еще. В архивах военно-морского флота я читала отчет того юнги… Там не все сходится… А потом это его внезапное исчезновение. Просто взял и испарился.

Она потушила окурок, придавливая его в пепельнице до тех пор, пока не погас самый последний крошечный уголек. Упорная девочка, подумал Кой.

Не будь она упорной, она не влезла бы так глубоко в это дело, и не было бы у нее этого выражения игрока в покер, и не тушила бы она окурки с таким старанием, с каким ликвидируют только заклятых врагов.

Она прекрасно знает, чего хочет. А я, к счастью или к несчастью, оказался у нее на пути.

— Есть сокровища, — сказала она, — которые деньгами не измеряются.

Кой бросил взгляд в окно, вдаль — на местами освещенные железнодорожные пути, а потом вниз — на автозаправочную станцию, которая находилась напротив, как раз посередине между подъездом ее дома и вокзалом. Перед автозаправкой стоял какой-то мужчина и смотрел вверх, хотя с высоты шестого этажа определить это точно было нельзя.

И все-таки что-то в его повадке или внешности показалось Кою знакомым.

— Ты кого-то ждешь?

Она удивленно взглянула на него, ничего не ответила, потом встала и направилась к нему. Она внимательно смотрела не в окно, а на него, и только подойдя совсем близко, устремила взгляд вниз. Волосы метнулись вперед, закрыв ее лицо. Машинально она подняла руку и отвела их назад, и Кой загляделся на ее освещенный уличными фонарями профиль, которому сломанный нос придавал жесткое выражение. Видимо, она была озабочена.

— Этот человек торчит здесь уже некоторое время.

Танжер продолжала смотреть вниз и ни слова не ответила. Она задержала дыхание, а потом резко выдохнула — словно пожаловалась или отмахнулась.

Лицо ее помрачнело.

— Ты его знаешь?

Непробиваемое молчание. Сфинкс, венецианская, нет, ацтекская маска Нема, как призраки «Черги» и «Деи Глории».

— Кто был тот, с седой косицей? Почему вы ссорились тогда, в Барселоне?

Зас переводил глаза с одного на другого, удовлетворенно помахивая хвостом. Танжер еще несколько секунд молчала, словно не слышала вопроса. Она положила руку на оконное стекло, оставляя отпечаток своей ладони. Она стояла совсем рядом, и Кой снова почувствовал запах ее чистой нежной кожи.

В джинсах, ближе к левому переднему карману он ощутил легкое набухание. Он представил, что она стоит у окна нагая, в свете уличных фонарей. Он представил, что снимает с нее одежду, поворачивает ее к себе, и она ему это позволяет. Он представил, как берет ее на руки и несет на диван или на кровать, которая наверняка была в соседней комнате, а Зас, стоя на пороге, ласково помахивает хвостом. Он представил, что окончательно сошел с ума и следует за ней до маяка на краю света, через бури и кораблекрушения, и ей он нужен не только для практических целей. Он представил все это и многое другое как последовательность отдельных смонтированных вместе кадров, они быстро, горячо и отчаянно мелькали в его воображении, и тут он вдруг сообразил, что она смотрит на него и что выражение ее глаз точно такое же, как у той женщины на яхте вблизи Венеции, когда он следил за ней в бинокль и, забыв о расстоянии, разделявшем их, решил, что она читает его мысли.

— Я обещала тебе ответить только на один вопрос, — сказала она наконец, — а их было больше чем достаточно на сегодня… Остальные подождут.

Я хочу спать с этой женщиной, думал он, прыгая через ступеньку вниз по лестнице. Я хочу спать с ней не один раз, а много раз, бесконечное число раз.

Я хочу пересчитать все ее золотистые веснушки пальцами и языком, потом положить ее на спину, нежно раздвинуть ноги, и войти в нее, и целовать ее в это время. Целовать медленно, не спеша, не задыхаясь, чтобы, подобно морю, смягчающему очертания скал, смягчить те ее суровые черты, из-за которых она иной раз кажется такой далекой Я хочу зажечь искры света и удивления в ее темно-синих глазах, я хочу изменить ритм ее дыхания, вызвать сердцебиение и сладкие судороги плоти. И, как терпеливый охотник, чутко поджидать в сумраке, когда наступит то мгновение, сотканное из мимолетной краткости и поглощенности собой, когда женщина полностью погружается в себя и на лице ее появляется выражение, присущее всем женщинам, рожденным и еще не рожденным.

В таком состоянии духа Кой за полночь вышел на улицу, загоняя свое возбуждение в его холодное одинокое гнездо. И потому не было ничего странного, что он не свернул сразу же за угол и не направился по тому же тротуару к себе домой, а посмотрел в обе стороны Пасео Инфанты Исабель, перешел дорогу на красный свет светофора и двинулся направо, туда, где рядом с одной из освещенных колонок автозаправки все еще стоял тот человек. И по характеру, и по поведению Кой вовсе не был любителем драк. В те счастливые времена, когда ему было откуда сходить на сушу, даже в самых лихих вылазках он ограничивался ролью невольного участника, статиста и надежного товарища, из тех, кто, выпивая с друзьями, держа стакан в руке и чувствуя, что обстановка накаляется, что каша вот-вот заварится, — эй, срочное погружение! — все-таки через несколько мгновений уже раздает и получает удары, ни сном ни духом не ведая, отчего и почему. Чаще всего такое случалось во времена «экипажа Сандерса» и Торпедиста Тукумана, тогда Кой возвращался на судно с фонарем под глазом чуть ли не каждый раз, как он сходил на берег, и бывало это в холодные предрассветные часы, когда, подняв воротники, они вышагивали по мокрому пирсу, на котором поблескивали желтые отражения фонарей; они шли мимо портовых кранов и темных силуэтов кораблей, они — это, трое, четверо, десятеро мужчин, сонных и покачивающихся на ходу, и иногда им еще приходилось тащить на себе товарища, уже не державшегося на ногах, а позади всегда плелся кто-нибудь из компании, набравшийся до состояния, близкого к алкогольной коме; потеряв ориентацию в пространстве, он выписывал опасные виражи вокруг причальных тумб, у самой воды. «Экипаж Сандерса». Ян Сандерс был художник, он рисовал юмористические картинки для морского календаря «Сигма», и главными персонажами этих картинок были моряки одного экипажа — пьяницы, гуляки и драчуны; они яро ненавидели своего капитана, эдакого маленького тирана с большими усами; эта бравая команда попадала в аварии, драки и кораблекрушения во всех морях и во всех борделях мира. А их собственный, некалендарный, «экипаж Сандерса» состоял из Коя, галисийца Ньейры и стармеха Горостиолы по прозванью Торпедист Тукуман в те времена, когда все трое ходили на судах пароходства «Зоелайн» между Центральной Америкой и Северной Европой, и под этим собирательным именем их знали как в тропических ритмах всех якорных стоянок и всех портов Карибского моря, так и в морозном ознобе Нью-Йорка, Гамбурга и Роттердама, где ледяной ветер гулял по палубам и по мостику и уже не была видна ртуть термометра. Эта троица была основным, штатным «экипажем Сандерса», но к нему всегда «приписывался» кто-нибудь из портовых. Ньейра был двух метров ростом и девяносто пяти килограммов весом, Торпедист — на несколько сантиметров меньше и на несколько килограммов больше. Это приносило не только пользу, но и спокойствие духа, особенно в таких местах, как Панама, где моряков, выходивших на берег, предупреждали, чтобы они не шли дальше магазинчика «дьюти фри» в конце причала, потому что там их уже поджидали навахи и пистолеты. Кой казался карликом, когда шел между двух этих бесноватых великанов: руки — двадцатидюймовые канаты, кулаки-пропеллеры, и явная склонность после пятой порции виски крушить все, что ни попадя — бутылки, бары и физиономии. Где они проходили — с Коем на буксире, — не оставалось ничего живого. Как в том баре в Копенгагене, где было полно белобрысых мужчин и белобрысых женщин, которые в конце концов тоже оказались белобрысыми мужчинами, и где Торпедист Тукуман рассвирепел, когда, запустив лапу, куда не положено, обнаружил добрых полкило того, чего обнаружить не ожидал; после нескольких минут драки Торпедист с Ньейрой подхватили Коя за руки каждый со своей стороны и ударились бежать, держа курс на порт, на свое судно, а Коя — на весу, причем за ними гналось человек шесть полицейских — разумеется, белобрысых Клянусь, я думал, это баба, снова и снова повторял Торпедист, задыхаясь — фух-фух — на бегу, а Ньейра с другой стороны ржал над этой историей, да и Кой не мог удержаться от хохота, несмотря на разбитую губу, а Торпедист уязвленно поглядывал на него искоса.