Когда обе процессии, двигавшиеся навстречу друг другу между рядами горожан, поравнялись, по толпе пробежал трепет. Все поняли, что сейчас должно произойти нечто важное.

Марк Блоссий устремил на весталок полный мольбы и надежды взгляд – настолько выразительный, что не нужны были ни слова, ни жесты. В глазах одной из них, хрупкой и такой светлой, словно она светилась изнутри, к великой радости Марка, читалось сострадание.

– Покайся, несчастный, и возрадуйся, ибо ты – прощён, – молвила жрица и ласково, почти по-матерински улыбнулась осуждённому.

– Богам было угодно сохранить тебе жизнь, – тихим голосом прибавила её подруга и также подняла на Деция глаза, красота которых не могла не восхитить его.

А Марк Блоссий уже был очарован юной девой. Мгновения хватило на то, чтобы он увидел и оценил её: и божественную линию плеч, и изящные очертания рук, и нежную, отливающую перламутром кожу, и полную очарования фигуру. У жрицы были серо-голубые глаза чудесного выражения, чёрные как смоль брови и ресницы, мягко очерченный подбородок и розовые, точно цвет шиповника, пухлые губы. Иссиня-чёрные волнистые волосы были высоко зачёсаны и перехвачены белой повязкой, только выбившаяся из причёски прядь лежала на точёной шее лёгким облачком. Длинная туника обрисовывала гибкий стан и округлость груди. На вид ей было не более двадцати лет.

– Воля богов здесь ни причём, – вместо брата ответил Марк, глядя на темноволосую весталку прямым и дерзким взглядом. – Лишь благодаря вашему, о светлые девы, вмешательству, мой брат смог избежать уготованной ему скорбной участи.

С этими словами он отступил в сторону, пропуская жреческую процессию, и в глубоком почтении склонил голову. Едва весталки прошествовали мимо него, как тишину нарушил радостный возглас: «Свободен!» – и в тот же миг братья Блоссии бросились в объятия друг к другу.

Толпа издала протяжный вздох. Отчасти это означало, что напряжение ослабло, отчасти – что люди были разочарованы, не получив обещанного зрелища. Постепенно народ, заполнявший Яремную улицу, стал медленно расходиться.

Жизнь в Риме пошла своим чередом. Словно в тот день ничего не произошло...

***

Иды – середины месяца

Паллий – мужская верхняя одежда

Комната, где сейчас находились две женщины, была расположена рядом с перистилем – внутренним двориком с мраморным бассейном, обсаженным лилиями и анемонами, и увитыми плющом колоннами. Перистиль и смежную с ним комнату разделяла плотная занавесь, украшенная пёстрой тесьмой. Эта комната называлась конклавом; в нём хозяйка дома обычно либо уединялась для чтения, либо принимала близких друзей. Стены конклава были задрапированы сарранским багрянцем, красивыми фалдами спускавшимся с потолка до самого пола. Здесь не было другой мебели, кроме ложа с одной спинкой, на котором лежали пуховые подушки в чехлах из белого с пурпурной каймой шёлка, скамьи, покрытой таким же шёлком, и бронзовой лари, на крышке которой был выгравирован эпизод похищения сабинянок*. Убранство комнаты дополнял золотой светильник в виде роскошной розы среди листьев. Пропитанный благовонными маслами фитиль разливал в воздухе сладкий восточный аромат.

На ложе полулежала женщина в светлом пеплуме* из косской ткани, очень изящная, с тонкими чертами лица, с большими чёрными глазами и тщательно причёсанными волосами. Это была вдова Гнея Альбия, погибшего в войне, которую Август вёл с альпийскими племенами винделиков и салассов.

Напротив хозяйки дома сидела привлекательная блондинка, богатое одеяние которой дополняли драгоценные украшения; жестикулируя белыми, как паросский мрамор, руками, она оживлённо рассказывала подруге о том, что ей довелось увидеть на Яремной улице два дня назад.

– Знаешь, твоя родственница держалась с таким достоинством, как если бы она была сама Virgo magna*, – с улыбкой заметила белокурая рассказчица, подытожив свои наблюдения.

– Ты напрасно насмехаешься над ней, дорогая Цезония, – с задумчивым видом отозвалась хозяйка конклава. – Вот увидишь, Альбия непременно получит этот титул: ведь в храме Весты нет жрицы, которая была бы в учении усердней и прилежней её. К тому же, насколько мне известно, именно ей благоволит Великая дева.

– Возможно, твоему, милая Кальпурния, пророчеству суждено сбыться. Альбия и вправду всей душой предана тому делу, которому посвятила лучшие годы своей жизни. Но я бы точно не хотела оказаться на её месте. Как, должно быть, мучительно хранить верность Весте, следуя обету девства, когда взгляды встречных мужчин так волнуют, обещая страстные ласки и ночи любви!

– Порою я тоже жалею об участи Альбии. Она так юна и прелестна, в ней чувствуется нечто такое, чего недостаёт даже некоторым искусницам из стана Амура. Не каждой гетере удаётся овладеть тем, чем Альбию одарила сама природа...

На миг обе женщины умолкли.

– А знаешь, о чём я подумала? – снова заговорила Кальпурния, устремив на гостью свои огненно-чёрные глаза. – Если бы Альбия не избрала жребий весталки, она была бы для нас опасной соперницей.

– Пожалуй, – кивнула в ответ Цезония. И вдруг оживилась, защебетала увлечённо: – Ах, Кальпурния, я же не сказала тебе о том, что в тот день мне удалось увидеть другого Блоссия!

– Ты видела Марка?

– О да! И клянусь Венерой, он не произвёл на меня впечатления: его совсем нельзя назвать красавцем. Несомненно, Деций в сравнении с братом вполне заслуженно выигрывает. Ведь он – истинный Аполлон, тогда как Марк...

Хозяйка дома прервала речь Цезонии громким стоном и приложила руку ко лбу, будто у неё внезапно разболелась голова.

– Ах, прости, дорогая! – воскликнула Цезония. – Я совсем забыла, какие мучительные воспоминания вызывает у тебя имя порочного Деция! Обещаю впредь не произносить его в твоём присутствии.

Молодая вдова махнула рукой.

– Не беспокойся: я почти забыла о нём. Хотя, признаюсь, больше всего на свете мне бы хотелось увидеть, как его казнят.

– Ещё недавно ты ужаснулась бы только от одной мысли об этом.

– Тогда я была ослеплена любовью к Децию, он безраздельно владел моим сердцем, моими мыслями и моим телом. Но всё переменилось после того, как он унизил меня... оскорбил своей ложью и неверностью. Теперь я ненавижу и презираю его.

– Это от отчаяния, милая Кальпурния, – попыталась утешить подругу Цезония. Но было ясно, что в этот миг её занимали другие мысли. – Хочу всё же поговорить с тобой о Марке Блоссие. Мне кажется странным, что о нём говорят, будто он повелевает женскими сердцами, при этом не гонясь за славой обольстителя.

– Тем не менее эти слухи правдивы, – с очень серьёзным видом ответила Кальпурния. – Марк не стремится нажить себе славу, подобную той, которая тешит самолюбие его брата, но о нём много говорят его женщины. Стан возлюбленных Марка не так многочислен, зато отборен. Ни одна из них не походит на предыдущую: в каждой он находит что-то особенное, присущее только ей одной. Чтобы понравиться Марку Блоссию, нужно, помимо замечательной наружности, обладать также другими достоинствами. Деций же неразборчив в выборе любовниц: достаточно обладать привлекательной внешностью, чтобы приглянуться ему. Наверное, каждая третья римлянка из тех, кого называют красавицами, хотя бы раз побывала в постели этого распутника. Как ни прискорбно признавать, в их числе оказалась и я...