настала светлая полоса. Он нашел несколько новых учеников и начал откладывать деньги, семестр шел гладко, и по некоторым предметам он выбился в число лучших студентов. Неподалеку от своего нового дома Этьен нашел недорогую лавочку и теперь частенько заходил туда, чтобы купить поесть или восполнить запасы масла. Постепенно и в доме стало уютнее. Печь горела и дарила тепло, на кровати появилось вязаное одеяло, а пол украсили половики. Кроме того, в одной из гостиных нашлась аргандова лампа, и теперь вечерами Этьен читал в ее ярком свете, порой засиживаясь за полночь. Однако он не забывал о трех наказах мадам Радулеску. Из-за переезда в первую ночь он едва не забыл зажечь фонарь, и ему пришлось делать это в кромешной тьме лишь при свете стеариновой свечи. Зато на следующий день он отправился на заднее крыльцо пораньше, пока не погасли лучи заходящего солнца. Этьен залюбовался вечерней рекой. Справа от него бежала Марна, слева – катила свои воды Сена, и вместе они сливались в одну широкую зеленоватую ленту, в которой отражалось потухающее небо и фиолетовые облака. Вдруг он заметил что-то темное в воде – словно на глубине проплыло крупное животное. Он не успел приглядеться, и, если бы мальки не принялись играть на поверхности воды, словно спасаясь от хищника, Этьен подумал бы, что ему показалось.

Буквально через несколько дней после переезда Этьен снова наткнулся в доме на мопса. Он так и не понял, как пес пробирается внутрь. Это была черная и очень старая собака с практически полностью поседевшей мордой и выпуклыми внимательными глазами. Этьен любил собак и с готовностью отдал нежданному гостю куриную косточку с кусочками мяса на ней. Мопс снисходительно посмотрел на него и широко зевнул, обнажая желтые, полустершиеся от старости зубы. С тех пор Этьен стал покупать у лавочника немного мягких потрохов для собаки, и мопс стал наведываться к нему по несколько раз за неделю.

Тем временем осень все больше вступала в свои права. С реки дул пронизывающий ветер, срывая с деревьев желтые и багряные листья. Уровень воды поднялся, теперь и третья ступенька скрылась под волнами. Поутру окна кухни почему-то постоянно оказывались залиты, словно ночью бушевал шторм, хотя стекла в обеих гостиных были сухими. Мопс все чаще оставался ночевать в доме, Этьен соорудил ему из половиков что-то вроде подстилки и стал звать его Пирожком. А Пирожок сопровождал его, когда Этьен шел прогуляться по набережной или за покупками к лавочнику.

– Вы его приучили к себе, – заметил как-то лавочник, поглядывая из-за прилавка на собаку. – Теперь от него не отделаетесь.

– Зачем мне от него отделываться, месье? – возразил Этьен. – Пес хороший, дома ничего не портит. Что, Пирожок, возьмем тебе потрохов? А мне пирог с мясом, так и быть, поделюсь с тобой.

Лавочник только усмехнулся и покачал головой. В магазинчике больше никого не было, а он явно хотел скрасить унылый вечер беседой.

– Так вы снимаете угол у старухи Дюбуа?

– Нет-нет, я остановился в доме у самой воды…

– Что, неужто у этой румынки? – Лавочник даже в лице переменился.

– Да, месье, меня очень устроила цена…

– То-то и оно, – нахмурился он. – Нехорошие дела творятся в этом доме. Я знал постояльца, который жил там до вас. Месье Пулен, художник, примерно вашего возраста. Мы с ним однажды разговорились, он захотел сделать набросок моей лавки, я согласился. Слово за слово, оказалось, что он из Оверни, как моя Софи. Ну, земляков принято привечать, и мы пригласили месье Пулена в гости. Он оказался очень приятным человеком, ученым, при этом не кичился, что умнее нас с женой. Я, знаете ли, тоже выучен грамоте и стараюсь научить детей, так он еще несколько раз заходил к нам, приносил детям книжки с картинками. Однажды он засиделся у нас допоздна, а когда ушел, то оказалось, что он оставил в прихожей свой шарф. Я решил занести его ему следующим утром. Однако, когда я подошел к дому, то увидел перед крыльцом экипаж, а в экипаж грузили вещи месье Пулена – я видел, как тащили картины, холсты и мольберт. Только вот самого месье Пулена там не было – всем руководила мадам… мадам…

– Радулеску, – подсказал Этьен. Лавочник мрачно кивнул.

– А потом стали говорить, что месье Пулен внезапно собрался и уехал. Никто не стал разбираться, куда он делся, собрал вещи – и поминай, как звали. Но я-то знаю, кто его вещи прибрал. Вы мне очень симпатичны, так что, прошу вас, будьте осторожнее.

Рассказ лавочника выбил Этьена из колеи, он вернулся домой в мрачном расположении духа. Когда он зажигал фонарь в виде рыбьей головы, его охватил внезапный страх, и он старался не поворачиваться спиной к воде. Он несколько раз проверил щеколду и замки на окнах, но это его не успокоило. Наконец он не выдержал, поднял Пирожка на руки и унес в спальню – спать в одиночестве ему было неуютно. Пирожок долго устраивался и крутился на новом месте, но наконец улегся, зевнул и захрапел. Собачий храп подействовал на Этьена успокаивающе, он почувствовал, как тяжелеют веки и заснул, и сны ему снились легкие и спокойные, разве что под утро ему привиделась палитра, которая плыла по поверхности Сены, но ветер усилился, вода начала размывать краски, палитра несколько раз окунулась под воду – и наконец пошла на дно.

Одна дождливая неделя сменяла другую. Парижане бегали по лужам, мокли под зонтиками и говорили, что не припомнят такой сырой осени. Даже Этьен, отличавшийся отменным здоровьем, почувствовал, что начал простужаться. Однако он продолжал каждое утро выходить к реке, чтобы вдохнуть свежесть утра и полюбоваться еще спящей Марной, лениво вливавшей свои воды в Сену. В одно такое утро, когда тучи внезапно разошлись, и нежный солнечный свет смог наконец-то снова прикоснулся к зеленым волнам легким поцелуем, Этьен заметил следы на ступеньке. Сначала он подумал, что ее залило ночью, а с рассветом вода отступила. Но нет, ступенька была сухой по краям, и только в центре выделялись влажные следы, словно кто-то топтался ночью перед дверью. Этьен оглянулся, пытаясь прикинуть, кто и как мог попасть сюда, однако иначе как по воде к крыльцу было не подобраться. Лодки обычно проходили мимо, да и зачем кому-то подгребать к дому, рискуя завязнуть в тине или сломать весло. Этьен вгляделся в следы – они казались значительно больше, чем его ступни. Обувь незнакомца, видимо, была широкой и остроносой – если, конечно, это не были