Юг положила руку ей на плечо — Нора открыла глаза, полные воды. Юг отпрянула.

«Она не может стать Тьмой, не может! Только не Нора», — думала Юг, вновь забываясь тревожным сном, похожим на стук колес, от которого ее веки и руки мелко подрагивали.

6

Свет царапнул когтем глаза и остался в ране, словно осколок. Юг не могла больше видеть снов в наступившей белой пустыне, она скинула влажную простыню рывком, и та повисла на краю кровати, как драпировка.

Болезнь ушла этой ночью вместе с черными снами.

Юг лежала на кровати, похожая на вилку, — безвольно вытянув руки и ноги, выпучив сухие глаза, надеясь прозреть.

Кровать Норы низкая.

Нора…

Юг широко зевнула и потерла кончиком пальца правое веко, а под ним и глазное яблоко: смотреть стало противно из-за темного пятна, отпечатавшегося где-то внутри, но скоро и оно рассеялось, как ночной ужас.

Она отправилась в ванную, где подняла с пола еще влажную книжку — «Сонеты», отложила на стопку других утопленников и, наполнив водой ладони, протерла ими лицо, как полотенцем.

Разожгла огонь в маленькой печке на кухне, поставила на плиту чайник и, когда вода закипела, бросила в пузыри горстку трав из мешка. Сморщенные лепестки и листья кружились в бурлящей воде как в омуте, и прохладный воздух оставленного дома наполнялся до боли знакомым сладостно-горьким запахом Лугов, куда Нора отправлялась в середине каждого лета. Редко кто бывал там, жители не любили зелени, им нравилось железо, которым питался Город, и Норе часто приходилось брести по пояс среди нетронутых стеблей, проминая узкую тропу. Иногда она брала Юг с собой, и они долго-долго ехали в трамвае, пока из вагона не исчезали все пассажиры, а потом долго-долго шли с остановки, которой никто никогда не пользовался.

Юг сняла чайник с огня — вода, словно всхлипывая, опала — и вылила отвар в поцарапанную железную кружку.

— Нора! — послышалось из-за двери вместе с пугающим стуком. — Ты что, заболела? Открой!

Сердце Юг перестало стучать, она замерла, чайник повис в безвольной руке, так что брызнувшая на пол вода ужалила кожу.

Юг сжала губы, чтобы сдержать стон.

— Нора, ты там? — не унимались за дверью.

Тишина. Звуки шагов. Стихли на лестницах и зазвучали на улице.

Юг побоялась подойти к окну, чтобы рассмотреть: кто же это был?

7

Вскоре голос из-за двери зазвучал внутри. Вместе с ним пришли верх, ключник и еще один немот. Дом Норы был осквернен.

Когда нужная отмычка вошла в замок и механизм повернулся один раз, Юг уже закрывала изнутри дверцу шкафа возле кровати.

Грохот собственной крови оглушил Юг, она боялась дышать, ей пришлось терпеть боль в ноге, неудачно подвернувшейся в спешке.

Голос из-за двери никак не мог понять: «Что это за запах? Откуда запах?» Он кружил по комнате, и суетные каблуки отстукивали смертный приговор, будто на печатной машинке. Верх молчал. Ключник баюкал в руке связку звенящих отмычек, с его обуви осыпалась и скрежетала под подошвами песчаная крошка. Немот был тих и грустен, он сочувственно оглядывал книги Норы, касаясь пальцами то одной, то другой, и потянул было красный корешок, но под ледяное «Ничего не трогать!» замер.

Книга осталась стоять на полке.

— Сколько дней, говоришь, ее нет на фабрике? — наконец поинтересовался верх. Вопрос задали немоту, и Юг не смогла разобрать — сколько. Нога страшно затекла и как будто исчезла. Больше всего она боялась, что вот-вот все услышат, как разрывается ее сердце.

— Ну, как видно, она не больна, и дома ее нет. Но чайник теплый.

Шкаф отворился — звук одновременно сдвинутых вешалок вырвал из груди сердце. Дверь захлопнулась — и этот новый звук вернул сердце, но не на место, а в горло, где оно забилось с утроенной скоростью. Чья-то рука заставила петь пружины, металлические пластины плаща верха коснулись тумбочки возле кровати. Голова Юг кружилась до тошноты, она словно раздулась и стала всей комнатой, считывая каждый звук оголенным нутром. Голос стрелял прямо в нее, ей даже казалось, будто она видит суровое лицо верха сквозь тонкую железную дверцу укрытия.

— Не пищи, немот! Спустим птиц, они отыщут ее. Никто не уходит из Города. Никто!

— А если она во Тьме… — голос ключника оказался таким же сыпучим, как его обувь.

— Во Тьме? Никто не может уйти во Тьму, никто! Посмеешь еще раз высказаться так опрометчиво, — звук упавших на пол ключей, чудовищный упругий скрип ткани и натянувшейся кожи, звон пластин…

8

Юг выломала себя из шкафа и обрушилась на пол — ноги ее все еще оставались внутри железного ящика. Она отползла подальше, помогая себе локтями, в надежде выпрямить бесчувственные конечности. Запустила руку в карманы платья и из левого вытащила записку.

Я вернусь.

Но куда возвращаться? Город не простит бегства.

Бумага жгла руку.

Бумага жгла сердце, что плясало в груди танец прощания. Танец смерти.

Она знала, что Нора ушла во Тьму и никогда не вернется. Она предала Юг. Бросила ее. Солгала ей.

Юг зло теребила записку — белый пух бумажного снега летел на подол. Но ведь Нора звала ее за собой. Это Юг не хотела идти во Тьму, она боялась ее больше, чем верила Норе.

Нора…

Она всегда подглядывала за поездами, следила за Тьмой, пока острокрылые вороны не начинали кружить над ней. Однажды верх остановил ее, устроив допрос прямо на улице, говорил с ней, а она отвечала — верхи слышат немотов, они все слышат. Нора солгала ему… Она это умеет. И верх отпустил ее.

Стоило ли рассказать ему правду?

Нора верила, что нет никакой Тьмы, что там — за стеной, куда уходят поезда — целый мир, огромный, светлый, теплый, не то что их собственный, ржавый и ледяной, и, может быть, там, за стеной, немоты тоже могут произносить слова, и кричать, и петь, и говорить без умолку… «Зачем тебе это, Нора? — думала Юг, когда та писала об этом и ждала ответа. — А вдруг Тьма проглотит тебя. Меня. Нас. Послушай, это же пустая мечта! Ухватить ее — все равно что снег на ладони спрятать. А как же я? Я слышу тебя и жду, что ты скажешь! А там, кто будет там ждать, что ты скажешь?» Нора не ответила, она встала со стула и поставила чайник под кран — ледяная струя била ее по руке, вода набиралась медленно, разлетаясь по сторонам. Редкие капли попадали на дно.

«Зачем