Глава 1

Четыре дня, которые потрясли Российскую монархию

В понедельник 12 марта 1917 года меня около восьми часов утра разбудил возглас:

— Вставайте! Некрасов у телефона. Говорит, Дума распущена, Волынский полк восстал и вышел из казарм. Вас просят в Думу как можно скорее.

Для меня, привыкшего работать ночами часов до трех-четырех, час был слишком ранний. В последние дни политическая ситуация становилась весьма угрожающей, тем не менее, я лишь через какое-то время полностью осознал значение переданных Некрасовым новостей. И вдруг сразу понял или, скорее, почувствовал, что пробил решающий час.

Вскочил с постели, поспешно оделся, бросился к Таврическому дворцу в пяти минутах ходьбы от дома.

В первый момент все мысли сосредоточились на необходимости продолжить работу Думы и установить контакт между нею, народом и армией.

Уже не припомню, то ли своей жене поручил позвонить одному из моих друзей, Соколову, жившему рядом с казармами, то ли кому-то другому, встреченному по дороге, но я сделал все возможное, чтобы связаться с Волынским полком, восставшим явно без всякой определенной цели. Я старался выкинуть из головы мысль о полке, собравшемся перед Думой вместе с толпами прочих бунтовщиков. Позже Милюков рассказывал, что, проходя мимо казарм около девяти утра, видел, как некоторые наши политические друзья уговаривали солдат идти следом за нами к Думе.

Все давно было готово к последнему удару, но, как почти всегда случается, никто в точности не ожидал произошедшего утром 12 марта. Мог ли сам я, к примеру, предвидеть, спешно покидая квартиру, что вернусь сюда уже в совершенно иной ситуации? Можно ли было представить, что я выхожу из подъезда отнюдь не на два-три часа?

Незадолго до половины девятого я вошел в маленькую боковую дверь (библиотечный подъезд) Таврического дворца, где заседала Дума, и закружился в водовороте на восемь месяцев. В тот момент я очутился в центре как ошеломляющих, так жутких и важных событий; в самом сердце бури, которая в конце концов меня забросила в далекое изгнание.

Рассказывая о событиях незабвенного дня, когда Россия стояла на перекрестье двух судьбоносных дорог, я вновь чувствую разрывающую сердце тревогу. Казалось, каждый шаг к Думе приближал меня к трепещущим силам зарождающейся новой жизни, и, хотя старик швейцар привычным жестом распахнул передо мной дворцовую дверь, я подумал тогда, что он навсегда преградил мне обратный путь к прежней России, где в то самое утро занималась заря прекрасных и ужасных мартовских дней.

Дверь закрылась за мною. Я сбросил пальто. Больше для меня не было ни дня, ни ночи, ни утра, ни вечера. Только по приливу и отливу от ворот Таврического дворца вновь и вновь накатывавшихся потоков людских толп мы догадывались о наступлении ночи или дня. Пять дней подряд мы практически ничего не ели и не смыкали глаз. Однако сохраняли необычайную ясность мысли, способность все видеть и понимать с молниеносной быстротой. Ничто от нас не ускользало, ничто не сбивало ход наших мыслей, не меняло логично составленных представлений. Впоследствии, оглядываясь на то время с дистанции, трудно было поверить, что наши на первый взгляд беспорядочные действия и события уместились в четыре дня, а наша думская фракция, совсем без еды и без сна, справилась с поистине ошеломляюще сложным делом.

Это было необычное время, время великих надежд, великой отваги, великих страданий. Беспрецедентное время в анналах истории. Для нас уже не существовало повседневных забот, партийных интересов. Нас объединяла одна забота, одно опасение, одна цель, вдохновляла одна мысль — мысль о России! Россия в опасности, погружена в хаос, утопает в крови, предана старым режимом, властвовавшим над голодным невежественным народом. Между двумя пропастями — бессильным правительством и шатавшимся троном, с одной стороны, и анархическим народным бунтом с другой — вспыхнул луч света. Россия обрела новую судьбу, увидела перед собой новую цель. Величайшая преданность интересам народа и государства со всей очевидностью проявилась в старых стенах Таврического дворца, выражаясь в колоссальных усилиях воли, в непоколебимой решимости спасти страну от анархии и привести к новой жизни, основанной на новых принципах свободы, справедливости, социального равенства.

В первые дни революции вокруг Думы собирались представители почти всех слоев населения, олицетворяя народ и государство. Они объединялись в общем порыве, сливаясь в новую силу, закладывая основы нового общественного строя. Я видел, как новые формы власти обретают плоть в руках тех, кто вскоре с ужасом откажется от сделанного в тот самый день. А делали это они потому, что происходило нечто необъяснимое, загадочное и таинственное, нечто, обычно именуемое революцией, нечто, воспламеняющее человеческий дух священным огнем, внушающее любовь и самоотверженность.

Мы полностью позабыли о личной жизни, обо всяких классах и кастах, стали просто людьми, сознающими свою человеческую общность. Именно в такие моменты каждый человек соприкасается с вечными общечеловеческими ценностями.

Я с радостью видел вокруг преобразившихся людей, совместно трудившихся ради высокой цели на общее благо. Историки, социологи, теоретики всевозможных мастей не замедлили описать в своей манере события, происходившие 12 марта 1917 года в России, в Петрограде, Таврическом дворце. Они не преминули научно и исторически (в высшей степени прозаически) обозначить роль каждого актера в том первом акте великой трагедии гибели и возрождения. Пусть как угодно оценивают драму и актеров, но они ни разу не сказали главного, не понимая, что революция — чудо, акт творения, совершаемый человеческой волей, могучее стремление к всеобщим вечным идеалам.

Как свидетель и активный участник событий, могу утверждать, что члены Временного комитета, Думы, а затем Временного правительства, находившиеся с первых дней революции в центре происходившего и принадлежавшие к так называемой «буржуазии», проявляли, пожалуй, больше идеализма и самоотверженности, чем демократические представители и «демократ-революционеры». Могу засвидетельствовать, что в те памятные дни именно буржуазия отчаянно билась за спасение страны, против узких эгоистических интересов собственного класса. Представители буржуазии с искренней радостью отказывались от привилегий, считая это счастливейшим в своей жизни случаем, величайшим делом.

Собственно, новое правительство не представляло ни класс буржуазии, ни какой-либо иной класс, представляя поистине весь народ. Оно руководствовалось одной идеей свободы и общественных интересов, неотъемлемой от революции. Со временем все изменилось. Те же самые народные представители, братски работавшие в правительстве, с трудом вспоминали собственные поступки двух-трехмесячной давности. Они объявляли ошибками действия, которыми недавно гордились, сваливая ответственность на других.

Постепенно вернулись к старому привычному образу мыслей. Героический созидательный импульс, подвивший их в те славные дни на совместное решение задачи возрождения страны, преображая