Выбравшись из окопа, Кирилл пошагал к соснам, выросшим у античной дороги — виа Эгнатиа. Кое-где древнее полотно покрылось толстыми намётами пыли, проросло травой и деревьями, а в иных местах колея оголяла каменные, добротно уложенные плиты.

Бросив тяжёлый «льюис» на подводу, Авинов поморщился. Пыль. Она была везде — припорашивала листву сухого, пахучего леса, присыпала римскую виа и русские блиндажи, повисала в воздухе, отчего небеса гляделись мутно-жёлтыми. Прах накладывался на одежду, на сапоги, на лица, а струйки пота, смачивая эту противную, душную пудру, оставляли на щеках корочку грязи, стягивавшую кожу. «Скупнуться бы…» — подумал Кирилл. Духотища какая…

Скрипя камешками и пофыркивая, прошагал гнедой конь. В седле, гордо подбоченясь, покачивался генерал-майор Тарановский, командующий Особой дивизией Legion Russe pour L’Honeur. Он был чист и свеж, как будто только что из душа. Навстречу ему подскакал сам Марков, ставший намедни «полным генералом».[8]

— Благодарю, Виктор Петрович! — воскликнул он. — А то уж очень оригинальное положение — веду бой на все четыре стороны света. Так трудно, что даже весело стало!

— Рады стараться! — оскалился Тарановский.

Прихрамывавший «Степаныч» скомандовал:

— Смирно, господа офицеры! Равнение направо!

Бойцы встали во фрунт.

— Стоять вольно!

Генерал Марков приподнялся на стременах и прокричал:

— Здравствуйте, родные!

1-й Офицерский хорошо вдохнул — и грянул:

— Здравия желаем, ваше высокопревосходительство!

— Друзья! Задачу свою мы выполнили, и за нами послан линкор «Эджинкорт». На нём прибудем в Константинополь — и в новые бранные дела за Родину! К чёрту на рога! За синей птицей!

— Есть к чёрту на рога! — восторженно взревели марковцы. — Есть за синей птицей!

Штабс-капитан Авинов блаженно улыбнулся — любил он такие минуты, первые после боя, когда отбита атака, и вокруг все свои, живые и невредимые, а потом будет ещё лучше. Баня! Пускай и турецкая, но банька. И тушёночка под коньячок «Ординар», и — спать, спать, спать…

…Места впадала в Эгейское море напротив острова Тассос. Ровно в полдень на фоне этого «Острова сирен» нарисовался строгий силуэт военного корабля. Сизый цвет линкора вносил недобрую, тревожную ноту в разнеженную палитру Тассоса с его мраморными скалами, пышной глянцевитой зеленью и белокорыми соснами.

Флот Его Величества короля Георга V передал «Эджинкорт» Верховному Правителю России в счёт будущих репараций, как победителю турок. Адмирал Колчак, правда, ворчал: «На тебе, боже, что нам негоже…»

Линкору не везло. Строили его в Англии для бразильцев и нарекли «Рио-де-Жанейро». На стапеле корабль перекупили турки, назвав «Султаном Османом I-м», однако он им так и не достался — началась война, и британцы реквизировали дредноут, переименовав в «Эджинкорт».

Это был самый длинный корабль Гранд-Флита, и он нёс на себе аж семь орудийных башен главного калибра — больше всех прочих броненосцев. Формально за башнями были закреплены буквенные обозначения — от «A» до «G», но моряки — ребята с юмором, они их нарекли по дням недели. Досталось и названию корабля — балагуры переделали «Эджинкорт» в A Gin Court — «Дворец джина»…

Но главнокомандующего Черноморским флотом не тянуло шутить: щедрый подарок англичан содержал порчинку — линкор способен был на мощнейший залп, но отдача оказывалась настолько значительной, что корпус «вело».

На критику Колчака генерал Корнилов ответил спокойно — Верховный напомнил о зубах дарёного коня и посоветовал адмиралу избегать залповой стрельбы. «Берегите снаряды, Александр Васильевич, — сказал он, усмехаясь и ударяя по столу пальцем с массивным перстнем — его характерный жест, — они нам ещё пригодятся!»

…Паровой катер, надсадно попыхивая, приблизился к линкору, застопорившему машины. Матросы ловко спустили трап, зашкертовали.

— Шибко большой, — поцокал языком Саид Батыр, оглядывая «Эджинкорт».

— Подымаемся, — скомандовал Кирилл.

— Чичас, сердар!

Текинцы[9]без своих малиновых халатов казались худенькими подростками, посмуглевшими на солнце. Даже «шибко большой» Саид, переодетый в чёрную форму, словно усох, хотя в родном кишлаке числился «пахлаваном» — богатырём. Но свои невообразимые тельпеки — огромные мохнатые папахи — джигиты сохранили. Куда ж без них?..

Авинов зашагал по шатучему трапу. Саид, Абдулла, Джавдет, Юнус, Умар — все потопали следом. Ревниво оттеснив Ахмеда-онбаши, наверх поднялся Елизар Кузьмич Исаев — пожилой уже, но крепкий сибиряк. Истинный чалдон,[10]остроглазый и гордый бородач, он в атаку ходил со святым образком поверх шинели — иконкой почерневшей, дедовской…

Ежели Кузьмич снимал винтовку с плеча, то лишь для того, чтобы стрелять. А уж коли выстреливал, то убивал — ни один патрон даром не пропадал у чалдона.

На палубе было людно — офицеры и нижние чины прогуливались или кучковались, обозревая окрестности. Молниеносная война за Западную Фракию обошлась без лишений и особых потерь. Белогвардейцы похохатывали: «Курорт, господа!»

А Кирилл задерживаться не стал — что он, моря Эгейского не видел? Штабс-капитан сразу спустился в офицерские душевые, пока толпа не набежала, и попал в полузабытое царство белого кафеля и фаянса, блескучей хромировки и зеркал. Опустив ванну, похожую на бадью, цепями подвешенную к подволоку душевого отсека, Авинов наполнил её горячей водой и залез, глаза пуча от жара и восторга. Господи, как мало надо военному человеку!..

…Полчаса спустя Авинов покинул душевые, розовый и чистый, запелёнутый в купальный халат. С удовольствием причесал мокрые волосы у запотевшего зеркала. Щёки заросли трёхдневной щетиной, усам и вовсе неделя…

Заглянувший Исаев осведомился:

— А то бритовку навострить, ваше-блародие?

— Потом, — разморенно ответствовал Кирилл.

— Ну, опосля, так опосля…

Штабс-капитан пролез в свою тесную каютку, где наличествовала узкая койка, крошечный столик да принайтованный к полу табурет. Маленький иллюминатор, к счастью, был раздраен — и накрахмаленная занавеска весело порхала под порывами ветерка, настоянного на гниющих водорослях, соли да хвое.

С довольным стенанием Авинов рухнул на койку, привалился к переборке. Хорошо!