летит что-то тяжелое, сейчас бутылки будут кидать из окон. Нет, это все-таки «новые русские». Люберецко-таганские. Вот кто теперь живет в этом доме.

Дверь двадцать первой квартиры открылась настежь. Хозяин стоял на пороге и с веселым любопытством смотрел на Соню. Лет ему было… ну от силы двадцать пять. Простецкая курносая рожица. Стрижен под нулевку. Белесые бровки, уши торчком. Типичный призывник-новобранец. Тоже, верно, из братвы. Расклад понятен. Братва отмыла-обналичила воровские свои припасы. Снялась всем табором, вышибла из Сониного сретенского гнезда исконных его хозяев, распихала их, старых, сирых, растолкала по стылым блочным «одиночкам», кого — в Бутово, кого — в Митино…

— У, как ты меня не любишь! — хохотнул новобранец и качнулся, привалясь спиной к дверному косяку. Только теперь Соня поняла, что он вдребезину пьян. — Входи. — Он говорил ей «ты», ей, шестидесятилетней. — Так ты чего… Жила здесь?

За его спиной было тихо. Рядом, в двадцать второй и двадцать третьей, гремело, грохотало разудалое пьяное гульбище, а здесь — тишина. Странно.

— Я тут пес на цепи, — пояснил словоохотливый новобранец. — С цепи меня спустили, мать. По случаю праздника. Давай заходь. Выпей со мной. Мне одному лениво.

«Лени-иво». Словечко-то! Это не хозяин. Это хозяйский цепной пес. Охранник. «Лениво»! Вот кто теперь живет в Сонином гнездышке, может быть, даже спит в ее комнате, в маленькой комнате с окном во двор, на кривоватые старые тополя, откуда видны бульвар, и бестолковая, обожаемая, родная площадь-нескладеха, и серое здание Главпочтамта. И он, вот этот, смотрит на них теперь из Сониного окна. «Лениво»!

А зачем она сюда пришла? Зачем нарушила каменной крепости зарок? Никогда не возвращайся! Никогда! Не возвращайся.

Миллениум! Подводим итоги! Миллениум-элениум… Дура.

— Извините, я дверью ошиблась, — сухо сказала Соня и шагнула к лифту.

— Вы ко мне? — спросил кто-то у нее за спиной.

Соня оглянулась. А вот и хозяин квартиры. Да, это хозяин. Он стоял возле пьяненького охранника, положив руку ему на плечо. Ровесники. Пожалуй, хозяин еще моложе. Года двадцать два. Из молодых, да ранних. Яппи. Жесткое умное лицо. Холодновато-приветлив. Джинсы и свитерок с аккуратными замшевыми заплатами-квадратами на локтях. Это в праздник-то, в Новый год! За правым ухом копеечная ручка. Ну не «паркер» же ему за ухо-то… Работал, что ли? Посреди всеобщего гулянья-расслабухи? Извращенец.

Надо уходить.

— Прошу вас. — Хозяин квартиры посторонился, жестом приглашая Соню войти.

И она вошла.

— Парень мой перебрал слегка. — Хозяин квартиры добродушно похлопал новобранца по плотному плечу. — Вы уж его простите. Я ему сегодня позволил. У него наследник родился час назад.

— Поздравляю, — почти автоматически откликнулась Соня.

До новобранца ли ей было сейчас? Она стояла в прихожей своего дома, не узнавая ее. Яппи распорядился Сониным домом по-своему: смел перегородки, порушил стены. Имеет право. Имеет. И все равно это Сонин дом.

— Пацан! — ликующе возгласил счастливый папаша. — Пятьдесят три сэмэ! Первый в двухтысячном! Первый в Москве!

— Ну это еще нуждается в подтверждении, — заметил яппи, вынимая ручку из-за уха.

— В ноль часов три минуты! — Новобранец негодующе уставился на хозяина.

Соня смотрела на них. Смешные. Сами еще дети.

— Ноль часов три минуты! — кипятился новобранец. — Куда круче-то? Первый в новом веке! Нам теперь Лужок квартиру под это дело дать обязан.

— Век через год начнется, Саш, — возразил хозяин и перевел взгляд на гостью: — Проходите.

Ничему он не удивлялся. Не требовал никаких разъяснений. Приперлась тетка какая-то в два часа ночи — нормально, входи.

— Я сейчас вам все объясню… — начала было Соня.

— Она когда-то жила, — перебил ее новобранец, желая первым рассказать обо всем хозяину, обелить себя, пьяного олуха: дескать, не первой встречной дверь распахнул, все разузнал сперва, выспросил. — Она когда-то жила.

Он, верно, хотел добавить: «…в этой квартире», но похмельная муть сдавила горло, вот и вышло: «Она когда-то жила».

— Можно, я зайду в ванную? — спросила Соня, глядя на яппи. — На пару минут. А потом уйду. Можно?

— В ванную? Может быть, вам… У нас не… не… — Хозяин покраснел. Секунду назад был невозмутим, а теперь залился краской. Дитя еще. — У нас не совмещенный.

— Да нет, мне именно в ванную надо. — И Соня уверенно пошла в глубь квартиры. Вряд ли яппи ванную перенес в процессе европеределки.

Так и есть, ванная на месте. Соня открыла дверь. О приличиях она теперь не думала вовсе. Какие приличия? Бред, новогодний сюр, с миллениумом вас! Пьяный охранник — счастливый папаша (ноль часов три минуты, эксклюзив, квартира от Лужка), молодой вежливый яппи с грошовой ручкой за розовым детским ухом и пожилая баба, явившаяся в чужой дом в светлый праздник Новогодья, да прямиком — в душевую.

А яппи ни о чем не спрашивает. Гостеприимен. Радушен. В ванную? Пожалуйста.

Бред. Вдруг она там, в ванной, повеситься собралась?

— Я закрою дверь? — спросила Соня, словно напрашиваясь, чтобы хозяин если и не выставил ее вон, то хотя бы поинтересовался: а зачем вам сюда, дама? И в своем ли вы уме?

Нет, он кивнул, соглашаясь, и Соня закрыла дверь.

Розовый кафель, джакузи, все прибамбасы новорусского сантехнического рая. Сантехника. Как Сан-Антонио. С большой буквы и через дефис.

Ладно, это неважно. Важно, что зеркало висит на прежнем месте. Другое, новое зеркало, конечно. Сонино зеркало было старым, мутноватым, с лишаями поврежденной амальгамы. А это роскошное, в розовой с золотом раме. Наверное, жена у яппи — Барби. Барби из Балашихи. Поэтому все здесь розовое, кукольное, блестящее, неистребимо провинциальное, с претензией на шик, на высший класс, на «вы только гляньте, как мы устроились».

Ладно, это неважно. Зеркало висит на прежнем месте.

Соня подошла к нему поближе. Старая баба. Она хорошо выглядит, замечательно для своих самоубийственных — не вымолвить — шестидесяти. Она молодо выглядит и знает это.

Неважно. Соня закрыла глаза.

Андре. Андрюша. Сейчас бы открыть глаза, а ты за спиной. Вошел неслышно, стоишь в шаге и смотришь на меня в зеркало, и я на тебя смотрю, а вода хлещет из крана, холодная, горячую вчера отключили, у нас летом всегда отключают, чинят гнилые наши, ржавые водопроводные трубы. Так у нас принято в Эс Эс Эс Эр.

А у вас так не принято, в вашей благословенной Франции? Нет?

А у нас отключают летом. Иногда в июле, иногда в августе. Это август. Август тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

Андрюша…

В дверь осторожно постучали. Наверное, яппи все-таки испугался, что Соня повесилась. Или отломала от подзеркальника Барби позолоченный ободок, сунула за пазуху, кто ее, тетку, знает…

— Войдите! — крикнула Соня.

Яппи открыл дверь, исподлобья,