И старые, и молодые, и дети, и взрослые. Чьи только губы его не касались. Тонкие и изящные губы прекрасной женщины… грубые и угловатые – мужчины – работяги. Маленькие и пухлые уста пятилетнего малыша… дряблые и морщинистые губы старика – пенсионера. Вульгарные, измазанные толстым слоем ярко-красной помады, губы девушки древнейшей профессии… губы молодого преподавателя, произносящего только приятные слова. Разбитые, и много раз заживающие губы местного криминального "братка"… обычные и ничем ни примечательные губы обычного, и ничем ни примечательного человека. Сколько их было? Всех и не упомнишь. Все они целовали его граненое чело.

А какие только руки его не брали?

Корявые, узловатые, сухие, изящные, детские, маленькие, большие, огромные. С накрашенными длинными ногтями, с обгрызенными, с желтыми от табака, с новомодными наращенными, с аккуратным маникюром, или наспех заточенные пилочкой. Сколько их было? Всех и не упомнишь. Все они приподнимали его граненые бока.

А за что и по какому поводу его только не поднимали?

И за здоровье, и за счастье, и за удачу, и за "пусть умрут все наши враги", и за любовь, и за "сыгранный мизер", и за приход, и "на посошок", и просто так, за встречу! Всё и не упомнишь.

А что только из него не пили?

И ликер, и бренди, и яблочный сок, и терпкое вино. Хорошую водку, и так-себе коньяк. "Колу" и "Боржоми", коктейль "Кровавая Мэри", наспех сделанную «отвертку» и дорогое шампанское. Всё и не упомнишь. Все эти напитки он чувствовал своими гранеными внутренностями. Всё, как и положено стакану.

Он всем им всегда был верен. Он был надежным другом, был, что называется под рукой. И в радости, и в горе. В минуты отчаяния и славы, в моменты озарения, и просто так, по будням. Был идеальным слушателем. Да, он мог слушать днями напролет. Он прожил славную жизнь. Долгую. Переходя из рук в руки, из поколения в поколение, как некая реликвия. Он достойно жил, и так же достойно умер. Вернее, погиб. Стаканы не умирают. Он достойно погиб… Он не треснул от того, что в него по ошибке, после ледяного напитка, залили кипяток. Его не вышвырнули в окно пятого этажа – о, это ужасная смерть. И что еще хуже, (эта участь его миновала) не стали использовать не по назначению: наливать воду и опускать в него какой-то безвкусный букетик, или пытаться вырастить в нем какой-то отросток. Это хуже, чем смерть. При жизни стать вазой, а не стаканом! Его также не убрали в темный угол кухонного шкафа за кучей ненужной посуды, найдя более современную и модную замену. Нет. Его ценили. Говорили, что он дорог, как память…

Он погиб достойно. Его случайно зацепили рукой, когда он стоял на ПРАЗДНИЧНОМ столе. Он со звоном разлетелся на миллионы осколков, успев спеть свою прощальную песню…

(– ПРОЩАЙТЕ!)

… и упокоившись на коричневом паркете.

– Ах, как жаль, дорогой. Я знаю, это был твой любимый стакан еще с детства.

– Да, чертовски жаль… Он был нашей семейной реликвией, что-то наподобие талисмана…

Вот о чем я. Вот, вот она достойная смерть для любого стакана.

(– Достойная… – это была его последняя мысль.)

После этого один из стеклянных осколков мирно перевернулся заостренной гранью вниз, чтобы о него никто не порезался, и затих…

– Не переживай, дорогой, это на счастье!..

Конец.

История четвертая.

СТЕНА.

Кирпичик к кирпичику. Аккуратные отделочные швы. Белая. Качественный раствор. Лучший. Все только лучшее. О, да! Она гордилась собой. Гордилась тем, что в ней все самое лучшее. Её не испортил ни снег ни дождь, ни жара и ни холод. Белая. Ни одна бродячая шавка не пометила её, как часть своей территории, оставив желтое пятно у её фундамента. Но, чем она особенно гордилась, этот тем, что она не была обезображена этими ужасными НАДПИСЯМИ!..

Белая! – Никаких иероглифов, ставших нынче модными.

Белая! – Никаких ужасных рисунков.

Белая! – Никакого безобразного граффити.

Белая! Белая!! Белая!!!

О, да! Она гордилась собой. Она видела, как мучаются другие, от нанесенных надписей. Мучаются от выдолбленных аббревиатур: М + К = LOVE (и всего в таком роде), страдают от пошлых фраз, стонут от безвкусных рисунков, именуемых уличным искусством. На ней этого не было. И за это она каждый день благодарила в своих молитвах своего Господа. Да, благодарила. И гордилась! Еще как!

Белая, белая, белая!

Она видела, как страдают от боли другие стены. Но их боль она не воспринимала близко к своему каменному сердцу. Ведь там жила гордыня. Стена гордилась тем, что она белая! Молилась (пусть так будет всегда) и ГОРДИЛАСЬ! Молилась (прошу Тебя, пусть я буду всегда такой чистой) и ГОРДИЛАСЬ! Молитвы были "услышаны"…

Её разбудил шум голосов…

(– Белая?! (паника и страх) Белая! (успокоилась, гордость вернулась)

Стена умиротворенно закрыла глаза. Задремала. И тут она услышала новый звук. Странный. Подозрительный. Но ей он показался очень знакомым. То ли шум ветра, то ли свист. Но более всего он ей напомнил звук, когда воздух просачивается из пробитого воздушного шарика.

ТС – с– сссссссссссс…

Что-то жуткое было в этом звуке. Она почувствовала, как мурашками зашевелился в её качественном растворе её качественный песок. Звук нарастал!

СССССС...............сссс..

Звук стал таким мощным, что ей показалось, что она начала вибрировать. Или это от страха её воображение стало с ней играть?.. И вдруг, что-то больно ударило в один из  её кирпичей!

БАХ!!! ТСССССССС!!!

Больно! Очень больно! Может она спит, и ей снится кошмар?! Стена в ужасе распахнула глаза, и в этот момент еще один из кирпичей взвыл от боли. Стена почувствовала, как одни из швов треснул, и кусочек раствора упал на землю…

С… Фундамент парализовало и ей…

Е… показалось, что она наклонилась, …

В… а её драгоценные кирпичики сжала судорога и не спешила отпускать…

А…

– Сева

(-?!)

– Сева – …

Ярко – красная струя краски покрывала кирпичик за кирпичиком. Пульверизатор с жидкой краской периодически встряхивался, гремя шариком о стенки баллончика, после чего новая порция краски, еще более мощная, врезалась в её каменную