Он любил Девятую Гору особенной любовью зависимого. Проходя по улицам, Ройри неизбежно слушал город во всём его многозвучии. Он слышал особенные мелодии его жизни, которые сплетались из шагов прохожих по асфальту: шелеста юбок, скрипа новых башмаков и шаркающей походки старых големов, гомона голосов, соприкосновения одежды и ликровых клапанов, шума транспорта − фырчащих паром трамваев, поднимающихся между слоями вверх лёгких платформ и карабкающихся по домам многоточечников, случайно упавший на мостовую зонт, открывшаяся в шумное заведение дверь − здесь уличная ссора, тут, − звон вендингого аппарата, в рожках фонарей с характерным шипением прогорает газ, освещая спешащих по своих делам жителей, мелкие големы, обслуживающие дома, чистят водостоки и фасады, шуршащим поветрием перемещаясь между открывающихся со щелчками окон, даже лисьи линии, которые многим казались беззвучными, на самом деле еле различимо гудят, создавая фон этому многоголосью.

Ройри уже помотало по миру, он был во многих крупных городах, и во всех он слышал эту неумолкающую песню города. И во всех городах мира она казалась ему кашеобразной, нестройной. Другие города звучали как расстроенные инструменты. В них у Ройри постоянно побаливала голова − он мучительно пытался выискать гармонию в их звучании. Специально он этого не делал, но и избавиться от этого стремления не могу.

Девятая Гора стал для него глотком чистого воздуха. Девятая Гора был звучащим инструментом. Нет, идеален он не был, но он играл свою песню. Причины этого особенного звучания Ройри не знал, быть может, оно крылось в том, что преимущественно здесь жили големы и механизмы. Чем больше рос город, чем больше он стремился в высоту, чем глубже въедался в стены безразличного камня, тем лучше он звучал.

Спустившись под мост над лисьими линиями, Ройри сел на камень и свесил вниз ноги, глядя на то, как бесконечным потоком плывут по воздуху однотипные разноцветные, но блёклые контейнеры.

Он хотел бы сыграть для города его собственную песню. Сделать так, чтобы Девятая Гора услышал то, как звучит. Он хотел развить, расцветить эту песню, как рассказать тревожную серую сказку, как рассказать ему о будущем и прошлом. Но город не слушал его. Город его отторгал.

Ройри в последнее время всё больше думал о том, чтобы напроситься на назначение в один из маленьких городов, в котором его до сих пор ждали в оркестре градообразующего предприятия. Место было тёплым, назначение − почти пожизненным. Мастер оркестра был его хорошим другом − не слишком умным или талантливым, но вдумчивым музыкантом, который держал своих подопечных в сытости и тепле, а оркестр − в полном порядке. Репертуар там почти не менялся. Ройри там всегда ждали.

Раньше он думал, что не приедет туда. Но время поджимало. Нужно было тратить на что-то последние деньги. И денег этих не хватит на инструмент, на свободное мастерство − тем более. Если оставаться в Девятой Горе, то нужно платить себе самому за еду и жильё. Потом, когда они кончатся через месяц − сходить на улице с ума, замерзая. Или можно было купить билет в один конец прочь из города. Туда, где ему были всегда рады. Туда, где ждали.

До завтра ещё можно было подумать… Ройри знал, что не купит билет.

− Вы любите мосты? − Ройри поглядел на механоида, который сел рядом с ним. Ему потребовалось некоторое время для того, чтобы, отвлекшись от собственных мыслей, осознать, что незнакомец обращается к нему. Музыкант ответил:

− Если вы желаете завести разговор, добрый господин, то стоит более ясно указывать своё намерение. Что же до мостов, то я никогда не думал о том, чтобы определить нравятся они мне или нет. Полагаю, я безразличен к ним.

− Это не так, вам должны нравиться мосты, ведь, по сути, мост − это дорога, проложенная в пустоте, как и музыка, − не остановившись на этой фразе, неожиданный собеседник Ройри сразу продолжил, − Вы знаете, сколько стоит дом? Дом − это уходящий в землю минимум на три этажа фундамент, встроенный в общегородской механизм расширения, стены, уходящие вверх на несколько слоёв города, которые достаточно крепки, чтобы держать на себе надземные дороги, и самим служить дорогами для многоточечников, это ликровые вены, которые идут через дом, и которыми дом управляет, фильтруя уровни доступа к информации, содержащейся в ликре добавляя или убирая определённые химические соединения, это трубы водоснабжения и водоотведения… дома так дороги, что они гораздо дороже механоидов, и даже големов, которые в них живут. Но вы знаете, что дороже домов.

− Нет, добрый господин, не знаю, − раздраженно ответил Ройри.

В ответ, сидящий рядом с ним механоид подвинул кейс для скрипки и, отдав музыканту знак приглашения открыть его, отвернулся, устремив взгляд на кипящий тысячей котлов за лисьими линия город. Ройри поглядел на кейс − он даже на взгляд был прекрасен, и давал довольно ясное представления о стоимости инструмента, который был внутри.

Ройри подвинул кейс к себе и прикоснулся к защёлкам. Вне зависимости от того, кем именно был его нежданный новый знакомый, музыкант хотел открыть то, что было у него в руках. Он хотел и мог его открыть. На какую-то секунду, скрипач вдруг подумал, что кейс пустой. В следующее мгновение, он вовсе уверился в этой мысли и это помогло ему не сомневаясь более, быстро отщелкнуть блестящие золотом защёлки.

Внутри была скрипка.

− Хрусталь, из которого сделан этот инструмент, был выращен в Храме. В том самом Храме, что стоит перед самым Хаосом, том самом Храме, что каждое полнолуние включает Машины Творения и вгрызается в Хаос, терзает его, рвёт, отнимая для мира первородное вещество за счёт которого существует всё, что вы когда-либо знали. Машины Творения − гораздо дороже домов, а самые дорогие вещи − это самоцветные камни, на которых работают Машины Творения. Эти самые самоцветные камни − материал с которым я работаю, − незнакомец закурил.

− Какой… хрусталь? − спросил Ройри, подняв взгляд на алеющий огнём кончик сигареты.

− Живой хрусталь, − пояснил, словно между прочим, его собеседник, − он растёт в Хрустальном Саду Храма, в промежутках между полнолуниями, и демон Садовник следит за тем, чтобы его хрустальные цветы были взращены, он выхаживает их очень аккуратно и бережно вплоть до того момента, когда в час очередного шага мира вглубь Хаоса не превращается в механического ворона, и не разбивает хрустальные цветы на осколки. В этот момент они навек теряют цвет, становясь прозрачными. Скрипка, которая перед вами сделана из хрусталя, имеющего самые лучшие акустические свойства. Она собрана из осколков.

− Но я не вижу, как её склеили − это − единый кусок стекла! Мне приходилось играть на хрустальных инструментах, но все они были не такие…

− Вы не увидите швов, для этого нужно иметь такие глаза как у меня, − с этими словами механоид наконец обернулся к Ройри, и музыкант сглотнул ставшую почему-то приторно-горькой и вязкой слюну. Он снова опустил глаза на скрипку, − вы сейчас договариваетесь с собой, − незнакомец снова выпустил в сторону Ройри сигаретный дым, от которого в раз захотелось курить, и свело от голода живот, стало тоскливо, стыдно за себя, а ладони вспотели − так хотелось взять в руки эту бесценную, должно быть, скрипку, − вы скоро с собой договоритесь − вы решите, что если я − плод вашей воспалённой фантазии, то скрипка не существует в действительности тем более. Что если вы душевно больны, то это решит ваши проблемы с жильём и едой на некоторое время, и главное, что если это так, то вам ничем не будет грозить, если вы попробуете сыграть на этой скрипке, Ройри.