– Больше ни единого слова. – Эмма убрала руку.

– Но он совсем не похож на старого мистера Пибоди, когда тот выпивает слишком много пунша на рождественском приеме у миссис Грин и снимает рубашку и штаны. – Лили чуть подалась к сестре и заговорила приглушенным голосом: – Он скорее похож на изображения голых мужчин на потолке в Сикстинской капелле. Но больше. И мощнее.

«Ой, мамочки!» Эмма старалась прогнать сладострастные образы, пытавшиеся пробраться в ее сознание.

– Не веришь мне, посмотри сама. – Лили, сияя глазами, показала на окно.

Соблазн присоединиться к сестренке в этом греховном занятии так и манил Эмму. Она никогда не видела мужчину в одних подштанниках. Ну, за исключением мистера Пибоди, но его тощее телосложение и тонкие, как карандаши, ноги ни в малейшей степени ее не впечатляли. А тот единственный случай близости… этот сокрушительный провал она вспоминать не желала.

Эмма положила бинокль на прикроватный столик и задернула шторы.

– Забирайся под одеяло и пообещай мне, что ты больше не будешь подглядывать за соседями. Особенно за этими соседями. – Она подтащила сестренку к кровати.

Насупившись, Лили залезла под одеяло и скрестила на груди руки.

– Обещаю.

Эмма поцеловала девочку в щеку.

– Сладких снов, моя дорогая, и не забудь задуть свечку сразу же, как только я закрою дверь.

Эмма пересекла коридор, скользнула в свою спальню и тихонечко подошла к окну. Задернула занавески, при этом кольца на палке загремели. Не в силах удержаться, она чуть раздвинула шторы и выглянула наружу. Дом через дорогу пылал всеми окнами, как маяк в кромешную ночь. Новые соседи определенно не нуждались в деньгах.

Она отошла от окна, переоделась в белую ночную рубашку и устроилась в кровати с томиком стихов Теннисона.

Полчаса спустя Эмма все еще невидящим взглядом смотрела на открытую страницу. Вряд ли человек из дома напротив сложением напоминает обнаженные фигуры Микеланджело. Мужчины, подобные им, существуют только в воображении художников. Она отложила книгу и вывернула фитиль в лампе, погрузив комнату во тьму.

Бум! Дверь в спальню с грохотом распахнулась, ударившись о стену.

– Эм! – Обезумевший голос Лили разрезал темноту, как столб света.

С колотящимся сердцем Эмма резко села в постели.

– В чем дело?

Лили кинулась к ней, ее бледное лицо освещалось свечой под колпаком, которую она держала в руке.

– Ты должна позвать констебля!

– Что случилось? – Эмма откинула одеяло.

Свободная рука сестренки затрепетала.

– Тот дядька. Я… я думаю, он убил женщину. Он разорвал на ее теле ту тонкую ткань, потом залез под простыню и улегся на нее сверху. Ее голова моталась из стороны в сторону, пока он… О, это было ужасно. А потом она просто лежала там, не шевелясь, глаза закрыты, на застывшем лице странное выражение. Она мертвая!

Эмма частенько думала о слиянии мужчины и женщины – сравнивала это с тем, что знала сама. После того единственного случая у нее все болело, она стыдилась, чувствовала себя опозоренной и обесчещенной. Но иногда она воображала, как муж нежно снимает с жены одежду в темноте. Или же они решаются оставить гореть одну свечу. Но она никогда не представляла себе, что это происходит при полном свете. Возможно, ей не хватает воображения.

– Эм!

Голос Лили вырвал Эмму из этих ужасных мыслей.

– Лили, ты мне обещала, что не будешь за ними подглядывать.

– Знаю, но…

Эмма перекатилась на другую половину матраса и приподняла одеяло.

– Забирайся в постель.

У сестренки распахнулся рот.

– Ты что, не позовешь констебля?

Эмма вздохнула.

– Дорогая моя, иногда женатые мужчина и женщина занимаются у себя в спальне такими вещами, за которыми двенадцатилетние девочки подглядывать не должны. Они… они играют в игры.

– Это была никакая не игра! Игра – это жмурки или двадцать вопросов! А это был грех! Убийство! В точности как убийства, которые расследует инспектор Персиваль Уитли!

У Лили было богатое воображение, а эти низкопробные книжонки про инспектора Уитли из Скотленд-Ярда отнюдь не улучшали ситуацию.

– Забирайся в постель, – повторила Эмма. – Я уверена, что это была игра.

Поставив свечу на прикроватный столик, Лили легла рядом с ней.

– Если это развлечения для женатых людей, я останусь старой девой. – Лили под простыней вцепилась в руку Эммы. – Ты поэтому не вышла замуж за Чарлза? Потому что знала, что, когда вы поженитесь, тебе придется заниматься такими неприличными вещами?

В груди у Эммы все сжалось, ее опять охватил стыд. Чарлз попросил ее руки три года назад, на ее двадцать первый день рождения, через неделю после смерти папы. Она позволила Чарлзу убедить ее, что им не обязательно дожидаться святости брака, чтобы слиться воедино. Он признавался ей в вечной любви и говорил, что больше не может ждать. Если он не сможет заняться с ней любовью прямо сейчас, то просто сойдет с ума, утверждал он.

Три дня спустя он явился с визитом и сообщил, что его отец против их помолвки. Какой дурой она была, думая, что сын барона женится на девушке много ниже его по положению, особенно на портретистке, не имеющей денег!

– Мы поняли, что не подходим друг другу, – сказала Эмма, стараясь избавиться от чувства вины за свое безрассудное поведение.

– Я рада, – Лили придвинулась к ней ближе, – потому что мне даже думать противно, что тебе пришлось бы играть в такие отвратительные игры.

Чарлз женился в прошлом году на дочери графа, и сейчас его жена ходила с большим животом. Эмма смахнула слезинки, скопившиеся в уголках глаз. Глупо лить слезы. Ей не нужен ни Чарлз, ни любой другой мужчина. Если она продаст достаточное количество портретов, то сможет содержать и себя, и сестру с братом.

Выдавив улыбку, Эмма подоткнула одеяло под плечи сестренки и поцеловала ее в щеку.

– Спокойной ночи, моя милая.

Ранние солнечные лучи светили в окна утренней гостиной, оживляя полинявшие голубые стены. Эмма сидела у своего секретера, просматривая счета. Когда она закончит портрет миссис Нейплз, у нее окажется почти вся сумма, необходимая, чтобы заплатить за школу-пансион Майкла, да еще останется, чтобы расплатиться с торговцем углем. А вот на жалованье миссис Флинн уже не хватит. Экономка продолжала работать на них, хотя Эмма недоплачивала ей много месяцев. Несмотря на вечное ворчанье и хмурость, миссис Флинн обладала мягким сердцем и любила их, как родная мать.

Двойные двери распахнулись, и в комнату ворвалась Лили все с тем же драматическим видом, что и ночью.

– Я же говорила тебе, что тот дядька убил женщину с рыжими волосами!