из-за угла, так и вовсе убегала в ужасе, шепча какие-то молитвы. Может, она ожидала, что у него вырастут рога на голове, как у священных коров? Гарван этого не знал. Каждая толика внимания, которую он получал, была слишком бесценна и скоротечна, чтобы о чём-то задумываться. Никто не хотел с ним играть. Никто не собирался учить его читать и писать. Часто его даже забывали покормить.

На улицах же Индии всё было не так. Впервые Гарван сбежал из дома в пять лет. Он гулял по грязным пыльным улицам, разглядывал английских офицеров и наблюдал за играющими мальчишками. В тот момент Гарван испытал незнакомое странное чувство, когда очень хочется обладать тем, что никогда не будет твоим.

Первые тринадцать лет жизни он провёл в яркой, но грязной и красочной Индии. Среди англичан и индийцев, подле торговцев и нищих. Гарван знал, у кого можно украсть, а к кому лучше не приближаться; как сбежать из города, чтобы тебя не нашли; какие места используют контрабандисты-англичане, чтобы прятать свой товар. Он был почти счастлив. Среди пыли и зелени, впитывая режущие глаз цвета сари и вынимая занозы из грязных пяток, он был на своём месте. Так длилось до тех пор, пока Гарван не стал достаточно взрослым, чтобы понять, что с его семьёй что-то не так. Отец, одержимый безумием, был то ласков, то жесток, то попросту равнодушен. В нём словно жили два разных существа, которые постоянно боролись друг с другом. Днём эти сущности пытались ужиться, а ночи становились бессонными из-за громких криков агонии.

Чёрная, словно кобра, ненависть матери к отцу отравляла её жизнь. И даже рождение маленькой черноволосой Даниэль ничего не изменило. Гарвану нравилось играть с сестрой, быть её защитником. Но всё это он мог делать лишь тайком — стоило матери заметить сына у колыбели дочери, как она превращалась в разъярённую Кали. Изабель бросалась на сына несмотря на то, что он превосходил её и в росте, и в силе. Её ногти навсегда оставили тонкие шрамы на его щеках и шее, стоило ей лишь увидеть Гарвана, укачивающего сестру.

Но однажды всё прекратилось. Или это было лишь началом новой агонии?..

Сначала Гарван, а затем и Ричард застали Изабель в объятиях английского офицера. И, кажется, она ничуть этому не огорчилась. А ночью раздались два выстрела. Почему-то именно Гарван обнаружил обезображенное тело матери, а затем и отца, покончившего с собой после того, как застрелил жену.

Неужели недостаточно испытаний выпало на долю мальчишки?

Маленькую Даниэль забрали родители Изабель. Гарван же отправился в Ирландию — на родину Ричарда, к его матери. В холодной и неприветливой Ирландии всё было совсем не таким, как в Индии. Здесь даже люди были другими. Дикого и озлобленного Гарвана никто не хотел принимать. Здесь он был ещё более одинок. Загар постепенно сошёл, выгоревшие на солнце волосы отросли и стали почти алыми, а обидные выкрики ранили сильнее сабель. Гарван дрался, как никогда. Он постепенно превращался в зверёныша, загнанного и раненого. Графиня Дарнье решила увезти внука подальше от высокомерной аристократии.

В маленьком городке Лирнсе Гарван узнал, как можно жить, не борясь за своё существование. У него были частные учителя, завтрак, обед и ужин по расписанию, игрушки и даже пони. У него было всё. Как жаль, что теперь он в этом не нуждался.

Когда Гарвану исполнилось шестнадцать, бабушка, седая суровая старушка с обманчиво добродушным лицом, решила, что внук может участвовать в управлении семейным предприятием. Он оказался вовсе не глуп и быстро стал принимать участие в деле, налаживая торговлю камнем, которого в избытке было в Ирландии.

3

1914 год. Гарван снова сбежал из дома. На этот раз на войну. Он не был патриотом или храбрецом. Не был и героем. Он лишь надеялся на то, что пуля безымянного солдата настигнет его, сделав то, на что решился Ричард, но на что у его сына не хватало сил.

Гарван надеялся не вернуться с этой войны. Пропасть без вести. Сбежать наконец из той жизни, которая не принесла ему ничего хорошего. Сидя в холодном окопе и слушая рассказы солдат о жёнах, детях и матерях, которые их ждут, Гарван желал спрятаться в сырой земле так глубоко, чтобы не слышать их голосов. И на следующий день, несясь навстречу пулям, он трусливо надеялся лишь на то, что не вернётся с того поля. Он надеялся пропасть навсегда.

Но обнаружил себя в палатке хирурга с безобразным шрамом, уродующим и без того непривлекательное лицо, и славой героя. И почему он остался живым после того, как острая сабля коснулась его кожи?..

4

С приходом англичан в Индии многое изменилось. Новые законы. Новые порядки. И, как свойственно людям, «удобные» законы были приняты и соблюдались.

С самого рождения Савитри2 Решми была обречена. Появление на свет первенца-девочки в семье ачхут3 — неприкасаемых изгоев — было сродни проклятию. Ничего, кроме беды, как ребенку, так и родителям это не предвещало. Мало того, что в доме появился ещё один голодный рот вместо рабочих рук, так ещё и приданое — даури, нужно собрать, чтобы выдать обузу замуж.

Первое, что попыталась сделать мать, когда узнала пол ребёнка — избавиться от окровавленного маленького существа. Но вот незадача — повивальная бабка отказалась даже продать яд женщине-ачхут. А у матери не хватило силы духа своими руками умертвить ребёнка.

Вот так и росла Савитри Решми — неприкасаемая и никому не нужная. С ранних лет Савитри, как и её мать, занималась стиркой чужой одежды. Ей суждено было стать дхоби4 — прачкой. Это сулило относительную безопасность — хоть девочка и была из неприкасаемых изгоев, но она делала грязное чистым, а значит, её работа была важна. Савитри и сама так считала. Но всё равно продолжала испытывать мучительную боль и обиду от той несправедливости, что её окружала. Ей и её семье нельзя было брать воду из общего колодца, чтобы не осквернить её. Она должна была ходить очень осторожно, чтобы не коснуться кожи и одежды жителей деревни — ведь тогда она осквернила бы их своим прикосновением. И даже её тень не должна была падать на кого — то из другой варны — ведь из-за неё человек стал бы грязным.

Но что могла изменить Савитри в установленном порядке вещей? Что она могла исправить в обычаях, которым десятки тысяч лет?! Она не могла ничего