Дома они оказались уже в сумерках. Дэниел как раз собирался отвезти Софи в аэропорт, к ночному рейсу в Лондон. Дождь наконец-то кончился, но сильно похолодало, поэтому, обнимаясь, целуясь и желая друг другу счастливого Рождества, все дрожали. Сев в машину, Софи еще раз всех поблагодарила.

– До скорого, – сказала Элейн, потому что ненавидела прощаться.

Через час, когда Элейн заворачивала подарки на кухонном столе, Дэниел распахнул дверь, впустив в кухню клуб холодного воздуха и легкий запах духов Софи. Элейн быстро прикрыла упаковочной бумагой тапочки, которые собиралась подарить ему, и велела не подглядывать.

– Не буду, – Дэниел покачал головой.

Он никогда не подглядывал, в отличие от сестер, которые всегда гордились своей способностью находить спрятанные подарки заранее.

Он сел за стол и тоскливо вздохнул – очевидно, он уже скучал по Софи.

– А где девочки? – так он всегда называл Джози и Мередит.

– Мередит у себя в комнате, Джози ушла куда-то.

Он кивнул и помог ей с упаковкой – отрезал куски скотча, придерживал ленточку на месте, пока она делала бантик. Обычно он не очень много разговаривал, но сегодня его просто прорвало, и он постоянно восторгался Софи. Он уверял, что они настроены очень серьезно и собираются проходить резидентуру по хирургии вместе.

– Ты думаешь, она и есть та единственная? – спросила Элейн.

– Да, – глаза у него вспыхнули. – Она удивительная. Я не могу представить лучшей матери для своих детей.

Элейн улыбнулась сыну, думая, что он еще совсем юн и честолюбив, но уже понял, что в жизни важнее всего. Интересно, есть в этом их с Робом вклад? Или он просто таким родился? Потом решила, что верно и то и другое, и поцеловала Дэниела в лоб. Потом он пошел в душ.

По дороге в свою комнату он прошел мимо открытой двери Мередит. Она выглянула наружу и спросила, может ли взять его диск Мэйси Грэй. Он принес ей диск и попросил не поцарапать случайно.

– Я же не Джози. Я ничего не порчу.

Она знала, что ведет себя слишком мрачно, но ничего не могла с этим поделать. Наверное, все дело в ПМС. Или в погоде. Или в мерзком поведении старшей сестры, которая ее рассердила, а потом ушла из дома в слишком тесных джинсах и слишком маленьком топике.

– Ты в порядке? – спросил Дэниел.

– Ты о чем?

– Какая-то ты грустная.

– Просто у меня лицо такое.

Он присел на край ее кровати и задал еще несколько вопросов о курсах актерского мастерства и о мальчиках. На мгновение ей захотелось рассказать ему, как одиноко ей было совсем недавно, но потом она передумала. Тогда он ушел в душ. Ей сразу стало стыдно, потому что она не сказала ничего хорошего о Софи. Надо сделать это завтра. Вообще надо лучше вести себя с людьми. Она закрыла глаза, слушая, как Мэйси Грэй поет: «Я верю, что судьба привела нас сюда».

Через час, после очень долгого горячего душа, Дэниел вернулся в кухню. Мать все еще повязывала ленточки на банки с домашними сырными палочками, которые всегда дарила соседям.

– Съезжу за бургером, – сказал он.

– С мокрой головой? – нахмурилась она. – Простудишься же.

Он взял с крючка у двери шапочку с логотипом Йеля и зеленый клетчатый шарф, надел и то и другое. Она удовлетворенно кивнула и снова перевела взгляд на огромный красный бант.

– Скоро вернусь, – сказал он, открывая дверь.

– Ага, – отозвалась она, не поднимая головы. Она не знала, что это последние слова, которые она скажет сыну.

На похоронах Дэниела Роб говорил об этих последних днях. О том, каким хорошим сыном был Дэниел, как любил семью, друзей и Софи. Как они с Эйлин гордились его достижениями, но еще сильнее – его характером и добротой.

– За все свои двадцать пять лет он ни разу нас не расстроил, – сказал Роб дрожащим голосом. Он то и дело делал болезненно длинные паузы, пытаясь собраться. – Ни разу.

Потом Элейн не раз задавалась вопросом о том, сколько людей в церкви сочли, что ее муж преувеличивает. Разумеется, отец должен был говорить о покойном сыне громкие слова. Разумеется, он должен был представить своего ребенка уникальным и невероятным. Но Дэниел на самом деле был уникален и порой ей, против всякой логики, казалось, что именно это и стало причиной трагедии. Что если бы Дэниел был глубоко порочен или хотя бы больше походил на обычного, безрассудного и ни о чем не думающего, двадцатилетнего парня – напивался бы изредка или занимался мимолетным сексом с девушками, имен которых не запоминал, – он был бы еще жив. Но он, золотой мальчик, был слишком хорош для этого мира.

Иногда она спрашивала себя: устроила бы ее такая ситуация? Один из бесконечных вопросов жестокой и бессмысленной игры в «А что, если?»

А что, если бы Дэниел не пошел за бургером? Если бы она поджарила ему яичницу вместо этого? Если бы она задержала его, поправляя оливково-зеленый шарф на шее, чтобы он свисал на одинаковую длину с обеих сторон? Если бы она просто подошла к нему, поцеловала в небритую щеку, сказала бы что-нибудь… Что угодно, кроме «ага».

Она знала ответы. Она знала, что, если бы это случилось, Дэниел бы не столкнулся с «Денали», которую занесло на обледеневшем перекрестке Мурс-Милл и Нортсайд, всего в двух милях от дома. Она никогда бы не увидела седого вежливого полицейского, который появился у них на пороге примерно через тридцать минут, и на лужайке перед домом не было бы красных и синих пятен света от патрульной машины. Она не стала бы названивать Робу, яростно тыкая в кнопки, пока он наконец не ответил бы из аэропорта в Мемфисе. Ей не пришлось бы произносить эти слова вслух, будить Мередит, повторять известие снова. Она не искала бы Джози, не ехала бы в больницу Грейди с одним из своих троих детей, молясь об ошибке, о том, чтобы это оказался кто угодно, кроме Дэниела. У нее не осталось бы кошмарных воспоминаний о муже, ныне бывшем, приехавшем в тот же вечер, бросившемся на тело сына и с плачем повторявшем его имя снова и снова.

В той альтернативной вселенной, которую она напрасно себе представляла, Дэниел был бы счастливо женат на Софи, стал бы отцом двоих или троих детей. Работал бы врачом, возможно, прямо в Атланте, занимался бы настоящим делом, спасал бы жизни. В конце этого года ему бы исполнилось сорок, он стал бы мудрее и старше. Он понимал бы, что важнее всего семья. Что любовь прежде всего.

Они пытались напоминать себе об этом. О том, кем был Дэниел и чего он хотел для них. Иногда они даже принимали решения, думая о нем, или представляли, как он смотрит на них с небес. Но это не умаляло ни боли, ни чувства вины. Даже теперь, почти пятнадцать лет спустя, они чувствовали, что его нет, и понимали, что это никогда не изменится. Что они вечно будут сожалеть и думать о том, что было бы, если…

Первый день учебного года. Символическая дата. Свежий старт. Новые надежды. По крайней мере, так я себе говорю, стоя перед своей опрятной и внимательной аудиторией из десяти мальчиков и одиннадцати девочек, наряженная в свои лучшие шмотки от «Джей крю» – золотые балетки, серые штаны, розовый свитер с пайетками. Дети сидят на плетеном коврике, скрестив ноги. Кто-то улыбается мне в ответ, кто-то просто молча смотрит пустыми глазами. В этом прелесть первоклашек. Они бесхитростны и пока еще не устали.