– К чему этот разговор, товарищ подполковник?

Опять пристальный взгляд, который спустя несколько секунд потух и стал сонным и равнодушным. Я просто физически почувствовал, как устал этот человек. Душою и сердцем устал.

– Ни к чему, Костя. Просто выговориться захотелось. Теперь о тебе. Я выбил для тебя у начальства отпуск на две недели, но перед этим ты в обязательном порядке пройдешь полное медицинское обследование в госпитале.

– Это еще зачем?

– Сдержаннее надо быть, лейтенант, в своих словах, и тогда никто не усомнится в состоянии твоего душевного спокойствия.

«Особист. Из-за тех слов. Видно, приложил к рапорту свое особое мнение».

– Понял, товарищ подполковник.

– Хорошо, если понял. А это тебе. Держи, – и он протянул мне темно-коричневую коробочку, которую достал из кармана.

Я взял. Открыл. На подушечке из бархата лежал орден Красного Знамени и две звездочки. Закрыл крышку и поднял на него глаза.

– Мне лейтенанта дали?

– Правильнее сказать: присвоили воинское звание.

Я криво усмехнулся:

– А почему без торжественного строя и развернутых знамен?

– Тебе это надо?

– Нет, – я подкинул в руке коробочку. – И это мне… тоже не нужно.

Мне хотелось так сказать, но я оборвал фразу на половине, потому что иначе мне назначат дополнительное обследование уже не в госпитале, а в психбольнице. Камышев только бросил на меня внимательный взгляд, но ничего говорить не стал, а вместо этого стал разворачивать сверток. Спустя минуту на табуретке, прикрытой бумагой, стояли стаканы, бутерброды с салом и колбасой, а рядом с ними краснели боками четыре крупных помидора. На кровати рядышком лежали две бутылки водки.

– Эх, соль забыл, – скользнув взглядом по помидорам, раздосадованно буркнул Камышев, распечатывая бутылку. Быстро разлил по полстакана водки. – За наших товарищей, за наших боевых друзей. За тех, кто уже не вернется, но всегда останутся в наших сердцах.

Мы выпили. Закусывать не стали, только посмотрели друг на друга, а затем отвели глаза в сторону. Командир разлил остатки водки.

– За нашу удачу, Костя.

Опрокинув стакан в рот, я только сейчас почувствовал вкус водки. Взял бутерброд. Какое-то время мы закусывали, потом Камышев сказал:

– Я новую группу принял. У них командир недавно погиб. Хорошие парни. Опытные. Через неделю уходим.

– Куда?

– Западная Украина.

– Почему не в Беларусь?

– Приказы не обсуждают.

– Там вам удача точно не помешает.

– Открывай!

Я распечатал вторую бутылку, но только разлил по половине стакана, как подполковник сказал:

– Разливай все. Награду обмоем.

Достав из коробочки орден и звездочки, я бросил их в стакан с водкой, затем опрокинул его в рот. Поставив стакан на табуретку, взял бутерброд с салом и стал медленно жевать.

Камышев выпил вслед за мной, потом впился зубами в помидор, какое-то время аппетитно его ел. Вытерев руки о газету, он как бы невзначай сказал:

– Не вижу в тебе радости, Звягинцев. Или ты не рад?

– Почему? Рад. Только устал я сильно за это время, товарищ подполковник, вот поэтому она как бы незаметна. И не столько физически, сколько душою, – оправдывался я чисто автоматически, при этом прекрасно понимая, что он мне не поверит.

В ответ Камышев криво усмехнулся:

– Вот-вот. А ты говоришь: зачем тебе обследование?

Он встал. Я вскочил за ним следом.

– На сегодня всё. Документы на тебя и направление в госпиталь лежат в канцелярии. Вопросы есть, товарищ лейтенант?

– Никак нет, товарищ подполковник.

Оказавшись в госпитале, я первым делом поинтересовался у своего лечащего врача, сколько мне предстоит лежать.

– Вы куда-то торопитесь, товарищ Звягинцев? – с легкой улыбкой поинтересовался у меня Валентин Сергеевич.

У него было лицо героя-любовника с правильными чертами лица, ухоженными усиками и аккуратной прической. Еще от него излишне сильно и резко пахло одеколоном.

– Не тороплюсь, но хотелось бы знать.

– Неделю. Потом вас осмотрит психиатр, профессор Думский, и даст свое заключение.

– А раньше он меня не может осмотреть?

– У него другое место работы и очень загруженный график работы, поэтому к нам он приезжает раз в неделю, именно для таких консультаций.

– Ясно. Еще один вопрос. У вас работает врач по имени Таня. Где ее можно найти?

– Она у нас больше не работает.

– Почему? – я настойчиво и испытующе посмотрел на доктора, которому явно не хотелось отвечать на мой вопрос.

– М-м-м…. Ее отца осудили, – его глаза забегали, он не хотел встречаться со мной взглядом.

– Где она сейчас?

Валентин Сергеевич пожал плечами:

– Не интересовался. Извините, мне надо идти. Полно дел.

Спустя девять дней я покинул госпиталь с заключением военно-медицинской комиссии: здоров. Никаких отклонений не обнаружено. Годен к военной службе.

Выйдя за ворота госпиталя, я прищурился на солнце, вылезшее из-за тучи, и с удовольствием подумал о том, что у меня впереди две недели отпуска.

«Погода вроде неплохая. Самое время загулять, душу порадовать».

С деньгами у меня проблем не было. Только с последней экспроприации я взял около ста двадцати тысяч рублей, к тому же за последние полгода моей службы должно было накопиться прилично денег по одной простой причине: времени, чтобы их тратить, у меня просто не было. Теперь оно у меня появилось, а значит, пора начинать их тратить. Дойдя до ближайшего телефона-автомата, позвонил на квартиру Сафроновых. Мне никто не ответил. Повесил трубку.

«Костик, наверно, на своих курсах, – решил я, так как насчет Олечки даже не задавался подобным вопросом. Та жить не могла без компании, предпочитая проводить все свое время, сидя в кафе с подругами, устраивать шоп-туры по магазинам или принимать ухаживания очередного кавалера. – Может, зайти в институт? Посмотреть, кто сейчас учится».

Мысль мелькнула и почти сразу исчезла, так как институт и все связанное с ним было жизнью настоящего Кости Звягинцева, которую я честно отрабатывал. Только в самом начале мне было интересно, но уже к концу первого года учебы я откровенно стал тяготиться ролью студента-первокурсника. Соответствовать образу жизни советского комсомольца было нелегко, причем не из-за учебы, а политической мишуры, которая здесь называлась общественной жизнью. Для этого нужно было получить соответствующее воспитание и иметь сознание маленького, одного из миллионов, «винтика», встроенного в государственный механизм социалистического строя, а я всегда был сам по себе. Хотя я очень старался выглядеть советским студентом Костей Звягинцевым в этом мире, но жить двойной жизнью, как оказалось, делом было очень нелегким. Мне помогали выживать, сами того не зная, мои приятели: Сашка Воровский и Костик. Они стали для меня своеобразной отдушиной. Хотя оба были детьми своего времени, но при этом представляли собой самостоятельные личности, которые избежали политического зомбирования и поэтому имели свою жизненную позицию по самым спорным вопросам. Если Воровский прожил около пяти лет за границей, и ему было с чем сравнивать советскую действительность, то Костик, по причине своего разгильдяйского характера, вообще плевал на политическую сторону советского бытия. Если я сознательно отделял себя от советской жизни, то парни, сами не зная того, жили двойной жизнью, даже не подозревая, что противопоставляют себя государственной политике страны.