Колдунья, колдунья, колдунья!

Ты мысль обо мне не гони!

Зубцов на Волге. Июль 1920.

Кариатида

– Я дала тебе чашу. Пей!

Кариатида

Я не могу из этой чаши пить!

У слепка твоего обрезан подбородок.

На пристани моей сгрузилось иного лодок,

На самой стройной я, волшебной, должен плыть.

Я не могу из этой чаши пить.

Нет, духа твоего Земле не уместить,

О, гордый сон мой, сладостный и кроткий!

Мне в этом мире миг один короткий

Тебя дано любить, но так любить, –

Что ангельских поэм,

Несравненный ни с кем,

Творец –

Теперь навыки нем;

Что жалкий слепец,

Теперь Тициан,

Которому видеть творенья венец

Быль дар, на Земле неповторенный, дань;

Что солнечных систем.

Вихревые мчанья –

Теперь лишь качанья

Пылинок в проблестевшем луче, –

И ты – этот луч;

Твой голос могуч,

И на нежном, покатом плече

Ты выступ храма, чей фронтон из вида,

По непомерности своей,

Теряется, – Кариатида,

Несешь сквозь гущу земных дней.

Я не могу из этой чаши пить, –

Не потому, что духа не имею,

Божественную часть назвать своею;

Не потоку, что не созрел любить, –

Но оттого, что срезан подбородок

Слепительного слепка твоего;

Но

Оттого

Что

суждено

Отплыть мне на одной из самых легких лодок.

Август 1920.

На «Альманахе»

Отчего, когда рядом сидели мы там,

И я жадно ловил – как преступники ловят

Луч надежды по сжатым судейским губам –

Луч безмерного лада в любом твоем слове,

Тень ее воплотилась в одну

Из сидевших и слушавших женщин? –

– Подглядеть захотелось ей третью весну.

Убедиться, что цвета в ней меньше? –

Но я понял тогда, чей коралловый крест

Та, что цепью обвила меня золотою

(Не соперничать с ней никому красотою!)

Смяла с шеи моей, сделав бархатный жест…

Август 1920.

«Каждое сердцебиенье…»

Каждое сердцебиенье –

Это биенье твое…

Красная армия где-то

Вскинула к глазу ружье.

Ты возлюбила поэта,

Чем он ответит тебе?..

Страшное будет мгновенье,

Если угодно судьбе.

Знай же, Сомнабула, знай же:

Ты ему сладостней всех. –

Только при встрече с тобою

Спал с него тягостный грех.

Лучшая в мире, прощай же!

Лучшая в мире миров.

Приготовления к бою

Кончены. Что ж? – Я готов.

Август 1920.

Бесконечная поэма

Опухшее от длительных бессонниц,

Одно из нижних век;

А захоти – и увезет эстонец,

Тебя любой навек.

И порчею затронутые зубы

(Но порча их сладка!)

И не закрывающиеся губы:

Верхняя – коротка.

И белокурые над ней пушинки

(Ведь то, гляди, усы!)…

Жнеца и жницы (стали госпожинки) 1

Скрестились полосы.

Сам должен был я в этот миг отметить,

Сам подойти,

И должна, должна была ответить,

Отдать свои пути.

О, яркая и частая как пламя,

О, нужная, как высь!..

И небывалыми колоколами,

Вселенная, молись!

Смотри, какие меркнувшие светы

Воспламенились вновь;

Какие любопытные планеты

Летят к нам на любовь.

Вон Змий, порфировый и кареглазый,

Мой дорогой, он тут;

Надежды винный бархат и алмазы,

Маринин изумруд;

И горлинка глядящая орлицей,

С рубином на груди;

И сам Эдгар, и серафимов лица

За ним и впереди…

Опухшее от длительных бессонниц

Одно из нижних век

(и так далее).

1920. Сентябрь. Начало.

Finale

It was night in the lonesome October

Of my most immemorial year. –

I.

Весь Ваш внутренний мир я люблю,

И люблю я все внешнее Ваше.

Оттого и спокойно терплю

Исчезание огненной чаши.

Молча муку такую сношу,

Как попавшие заживо в склепы.

Справедливости только прошу

Я, быть может, тяжелый, нелепый;

Пусть тяжелый, нелепый, как ложь,

В трехсосновой завязнувший чаще

Приносящий несчастье, – я все ж

Настоящий! Да, да! Настоящий.

Настоящее знал я тогда,

Знал блаженство, не бывшее в мире;

Пожеланий моих провода

Разнесли его всюду в эфире.

Утро каждое я посылал

Самой малой возникшей былинке.

Чтобы пестик ее просиял,

И лучистыми стали тычинки.

Всем желал одного: чтоб как я.

Не иначе, блаженными были, –

Ибо с самых родов бытия

Ослепительней не было были.

Да, пожалуй, еще об одном

Попрошу Вас: когда Вам не спится.

Как-нибудь, у меня за окном

В час ночной, пролетев, очутиться.

И послушать, как сонную тишь,

В расстояньи, за шторою близкой, –

Под каблук угодившая мышь

Разрезает пронзительным писком.

То мой бред. Потому не боюсь

В нем я с истиной впасть в разноречье.

Потому – как мертвец, я смеюсь,

Что у мыши – лицо человечье.

II.

Litoreis ingens inventa sub ilicibus sus

Великолепная Мангуст

С Ракетой и Мадам Феррари