– А вы приехали из России?

Она не реагировала, продолжая что-то писать.

Он заволновался:

– Я имею в виду, по-русски хорошо говорите…

– Да, из Польши.

– Понятно.

Гуманная страна, ничего не скажешь. Даже маразматиков трудоустраивают. Что уж тогда говорить о молодых? А еще рассказывали, что в Израиле с работой плохо. Никого нельзя слушать. Если решил, надо делать. И у Шуры поднялось настроение. Бабушка тем временем спросила:

– А как зовут маму вашей мамы?

Он ответил.

– Вы ее свидетельство о рождении привезли?

Шура рассмеялся:

– Ну что вы? Моя мама и то с трудом свое отыскала.

– А где оно?

– Вот же я вам дал.

Бабушка скользила глазами по тексту, написанному от руки:

– А тут не указано, какой национальности ее мама.

Шура развел руками:

– Ну, уж извините. Тогда такие выдавали. Она ничего не меняла. Вы же просили оригинал.

Старушка кивнула. Посмотрела на Шуру и лукаво улыбнулась:

– А она еврейка?

– Кто, мама? Конечно!

Он начинал нервничать.

– Нет, ее мама…

– У нас в роду все евреи.

– А откуда она?

– Бабушка? Она откуда-то из украинского местечка.

Старушка обрадовалась:

– А вот это она, наверное, из Черновцов.

В этот раз он сдержал себя, ничего не ответил. Вдруг остро захотелось домой, в свою квартиру. Но он вспомнил, что обещал себе держаться и не пускать эмоции в мыслительный процесс. Надо все посмотреть, взвесить, а вернуться он всегда успеет. Хотя это будет очень смешно после всех этих сборов и проводов возвращаться. Да и что сейчас думать о возвращении? Не станет же он судить о стране по этой столетней бабке?

Она протянула ему какой-то квиточек, показала на дверь справа:

– Сделайте фото.

– Да, спасибо большое.

Он вскочил и метнулся к двери. Чуть не столкнулся с лысым очкариком из его же группы. Тот как раз выходил из комнаты, где фотографировали. Шура зачем-то пошутил:

– Вы тоже портрет делали?

Очкарик глянул на него неприязненно и прошел мимо. Шура чертыхнулся: вот кто его за язык тянул?

Дальше все пошло веселее. Шура даже не заметил, как у него в руках оказалась маленькая синяя книжечка с его фотографией и многозначным номером. Все придирчиво разглядывали свои, такие же. Сзади его толкнул какой-то парень с татуировкой на руке в виде горящего факела и шепотом спросил:

– Вас кем записали?

Шура еще раз вгляделся в записи. Вопрос был сложный. Там не было ни намека на латинский шрифт.

– А где это написано?

Парень заглянул в его книжицу и указал на строчку, вторую снизу. Шура рассмеялся:

– Вы меня спрашиваете?

Парень бесцеремонно выхватил документ. Произнес завистливо:

– Еврей вы!

– Что вы говорите? А вы?

Парень поклонился. И было в этом поклоне что-то обидное, до боли знакомое, и получалось, что Шура опять кого-то объегорил, пролез туда, куда честным людям путь закрыт. То есть все как всегда. Только в обстановке Тель-Авивского аэропорта парень не мог так же открыто рассказать ему всю правду о нем и ему подобных. Шура смутился, попытался загладить вину:

– А как вы определили?

– Вон тут видишь запятая сзади слова?

– Такая вроде апострофа…

Парень разозлился:

– Запятая, говорю! Только не внизу слова, а наверху. У них все тут. через.

Парень осекся, решив, видимо, не продолжать. Но мысль была ясна. Шура предпринял новую попытку реабилитироваться:

– Может, вы и имя мое можете прочесть?

– Может, и могу. А ты что имени своего не знаешь? – И парень заржал.

Шура тоже согласно захихикал:

– Действительно! Александр, можно Шура.

Парень подозрительно прищурился:

– А фамилия?

Шура смутился:

– Ботаник…

Собеседник нехорошо улыбнулся. Произнес медленно:

– Понятно.

Шура решил не замечать подтекста. Заставил себя перейти на «ты»:

– Ну, а ты?

– А что я? У нас попроще? Приходько Паша.

Шура подумал, что даже на этой «своей» территории он боится задать собеседнику сакраментальный вопрос: а что же вы, такие простые, тут делаете с нами, такими сложными? Чудеса. Для чего, спрашивается, ехал? Шура решил, что об этом надо обязательно подумать и что теперь времени будет предостаточно. Из толпы вышла женщина в длинной вязаной кофте:

– Или есть тут кто-нибудь из Днепропетровска?

Отклика не последовало. Женщина еще немножко поозиралась и вернулась на прежнее место.

Паша мрачно спросил:

– Курить пойдешь?

Пока курили, Шура не выдержал и поинтересовался:

– А тебя кем записали?

– Кем? Кем? Никем.

Помолчали. Паша, видимо, почувствовал неловкость и достал из кармана синюю книжицу:

– Гляди сюда! Видишь точек много, ну, вместо слова.

– Ну…. И что это?

– А то, что я никто!

Оказалось, что Паша Приходько был куда лучше осведомлен о местных нравах и обычаях. Шуре даже стало неудобно. Самое главное, как выяснилось, было пройти вот эту первую регистрацию и получить правильную национальность. Удавалось это не всем, хотя люди готовились загодя. Паша, например, на всякий случай за большие деньги сделал у себя в Пензе странный документ, из которого следовало, что его мать изначально была еврейка. Но деду с бабкой исключительно из опасений за дочкину судьбу удалось сварганить другое, правильное свидетельство о рождении, где их дочь оказалась чисто русской. Паша понимал, что здесь не дураки сидят, и этот еврейский документ показал, как козырь в рукаве, с объяснениями предыстории. А вдруг пройдет? Но не прошло. И теперь он человек без национальности, так как на деле папа украинец, а мама русская. По местным законам – никто.

– А кто ж у тебя еврей?

– Жена.

– А где она?

Паша поискал глазами и указал на угрюмую женщину, жадно курящую у соседней колонны.

– А. И дети есть?

– Щас! Размечтался.

Как выяснилось, детей нет и быть не могло, так как брак у них фиктивный, фиктивней некуда, и Паша даже подозревает, что супруга его девочка, ибо не один нормальный мужик на такое чудо не позарится.