«…и нет у Шекспира ни дрожек, ни конки,

прям, Ъ, как у вас, в перемаранной Джорке…»

Вильям III — й.

(4–е Путешествие Шекспира в Сибирь)

1

Тем не менее, опоздания и следующее за ним чесание затылка, подглядывание в замочную скважину и доблестное стучание в прикрытую классную дверь учителями народной школы не приветствуются. Лучше и безопаснее вернуться на крыльцо, пересидеть на ступенях весь детский академический час, копаясь в ноздрях и ища в них изумруды.

Славнее переболтать с дядей Проклом о несправедливости и новостях в человечестве, чем норовить ворваться бандитом на урок и скользнуть в парту, чтобы согреть свою задницу соседской тёплой.

А вот и звонок. Михейша, пользуясь отсутствием учителя, незаметно пробрался в класс, скинул пальтецо, скользнул в парту и сделал вид, что последние сутки сидел тут, но только в ушанке — невидимке.

Сосед, вроде бы, и не заметил появления товарища, продолжая доцарапывать на обратной стороне откидной крышки коровьи рога на портрете учительши Зухры — в детстве бывалой троечницы.

— Что говорили? Какую букву терзаете? — спросил Михейша, засунув соломинку в недавно народившийся «кариес».

— Всякие, — буркнул сосед, не поворачивая головы.

Ему обидно, что он, как последний дурак, припёрся в школу чуть ли не с первыми петухами, нажравшимися бессонного порошка. А Михейше будто бы позволено всё — даже опаздывать. Такими товарищи не бывают.

А Михейша, между прочим, — владелец карманных часов со встроенным звоночком — будильником и с нарисованным на циферблате Биг — Беном.

Часы, правда, не совсем английского производства, а Михейшиного собственного — но, зато из британского картона. Так что часы весьма только приблизительно можно назвать английскими.

Но, зато Биг — Бен вышел всяко лучше настоящего. Стрелки, так вообще подлинные: они от реликтового будильника.

Завидует не только Серёга, но и весь класс.

Порой — чисто ради балдовины — одноклассники спрашивают время у Михейши.

А Михейша, поддерживая игру, выпячивает петухом грудь, важничает по — генеральски. Он выставляет вперёд ногу, выставляя условно сверкающий штиблет. Откидывает назад чёлку, подкручивает ус. Потом достаёт часы, и на минуту превращается в подслеповатого барина — генерала на пенсии в кругу слегка растрёпанных, но зато сытых и довольных крепостных, торопящихся с любимой работы домой.

— А я и так знаю весь алфавит, — говорит Михейша.

— Ну и знай себе в тряпочку.

— Зря пришёл.

— Так иди назад.

— А я Фенимора вчера…

— Нишкни, не мешай.

Ага. Звонок.

И тут же с порога к нему: «Та — а–к, наконец — то! Однако, котишко к нам забрёл… ленивый! Проснулся — таки котишко? Шапку — то сыми. Не дома, чай!»

Вот чёрт! Михейша встрепенулся телом и дёрнул руки к голове. Класс засмеялся. Особенно девчонки. Не спасла Шапка — Невидимка. На ней и погорел! Воробьи нагадали. Вот он им сегодня — то задаст!

— Полиевктов!

— Я! — и вскочил: «Здравствуйте, Федот Иванович!»

— Ты не в армии, чтобы «якать». И здороваться надо было с утра, а не сейчас. Кстати, не тебя ли я сегодня видел у ворот? Что ты там Балбесу в плошку подкладывал? Ну — ка, поделись опытом.

— Сосульку.

Класс умирает от хохота. Ещё и потому, что учитель по совместительству является Михейше родным дедом. И живут они в одном доме, причём в барского вида доме, но только на разных этажах.

— Кормил, значит, собачку? Молодец, это похвально.

Класс, вынырнув из могил, рыдает снова.

— Ну ладно, шутки в сторону. Я твою мать сегодня накажу, а ты будешь в этом виноват.

— Я… мороженное… хотел…

Класс катает головы по партам, давя смех; самые немощные вывалились на пол. Так ему и надо.

— Всем сесть. Успокойтесь. Ну, что смешного?

Класс: «Кхы, кхы», — и жмёт внутренности.

И сходу:

— А ты друг сердечный, повторяй теперь… мать твою… учения: «Аарбуз, бэбрюква, вэвишня…»

Повторил Михейша без запинки.

Только отвернулся учитель к доске, как скороговоркой для задней парты звучит: «А я вишен летом целую тарелку…»

— Полиевктов! Не отвлекайтесь. Дальше что?

— Гэ — груша! — гаркнул Михейша.

И тихо соседу: «Отгадай осетинскую загадку. Вэсыт гэгруша, нэлза сэскушат…»

— Отвали! — ругнулся сосед.

Соседа звать Серёгой. Он друг и товарищ Михейши, будущий зубрила и совсем не хулиган. Ко всему — сын попа Алексия. Ещё они воюют пластилиновыми войсками. У Михейши уже триста пеших воинов и сорок кавалерии, а у Серёги только двести. Правда, с оговоркой: у Серёги все — конники.

— Серёга, а я вчера новое царство слепил. Двадцать миллионов.1. Я тебя…

Как он хотел в ближайшее воскресенье разгромить Серёгино сборно — лошадиное монголо — татарочье и крестоносное воинство, изречь не успел. От доски снова пытают:

— Дэ! Полиевктов! Опять! Что застряли? Дэ…ну?!

— Дэ — дыня, е — ель… — продолжил ученик.

И исподтишка Серёге:

— А я вчера Шишку на Балбеса ка — а–к бросил, а он ка — а–к взвился…

— Кто «он»?

— Ну, Балбес, пёс наш.

— И что?

Учитель снова вмешивается в беседу. Вот же чёрт, не даст поговорить.

— Михайло! Тьфу, Полиевктов!

Дальше ещё и с издёвкой: «Михаил Игоревич! Продолжайте алфавит».

Тьфу!

— Жэжуравлина, зэземляника… — тянет ученик резину. Скучно ему.

— Сядь пока, лоботряс. Вижу, что знаешь.

— Фу! Жуть, — садится Михейша с размаху. И тут же: «А — а!»

— В чём дело?

— Тут кнопка… тут.

Бэмс левой! Бэмс обраткой соседу!

Серёга умирает внутренним смехом.

А умирающим даже по башке не больно.

— …Могли бы французский учить! — мечтает Михейша. Он давно уже читает газеты и слегка брешет по — французски. Он знает двести английских глаголов и может одним иероглифом — правда, с отрывом написать слова «государственная почтовая служба Китая». Ему вся эта русская азбука с начала нуля не интересна. Ему бы сразу в четвёртый класс. И желательно без экзаменов!

2

На каждую вторую задержку — а по учительскому, это элементарное опоздание, — пишется письменный выговор. На третью «задержку» зовут родителей. А тихое проскальзывание имеет хоть масенький, но всё равно шанс: остаться неотмеченным в зловещем классном гроссбухе с прокурорским карандашищем на верёвке.

Михейша живёт неподалёку от школы: всего — то за пятьдесят узких дворов — каждый по пятнадцать шагов. Или — в пересчёте по десять прыжков вдоль ограды: итого четыреста простых сажен.

Но это ему не помогает, а, напротив, расслабляет.

Да и дел по пути надо сделать немало: раздавить лёд в лужах, а их видимо — невидимо. Побрехать с Николкой, обозвать досадно Катьку — неуча, а сначала придумать для этого хлёсткое словцо.

Можно рыкнуть соседской собаке. Да так умело, и