они касались темы войны, но худенькие плечики её беззвучно вздрагивали от слёз, и это не укрылось от внимания матери.

– Подружки твои вон на улице бегают, а ты сидишь тут и воешь, как по покойнику! – продолжила мать, – Иди лучше погуляй. Что за бзик у ребёнка, хоть к врачу веди.

Мать хмыкнула и выключила телевизор. Кира накинула кофточку и вышла во двор. Играть с подружками ей не хотелось. Ей было больно. Причём не за себя, а за тех, чью память родители не хотели чтить. Хотя нет, они с уважением относились к ветеранам, но вот именно её сны и отношение к войне, считали блажью.

Кира присела на скамейку у палисадника, и принялась теребить хрупкий зелёный листочек, ещё пахучий и клейкий. Она думала об Алёшке. Сегодня День Победы. Где встретил его Алёшка в том далёком сорок пятом? Вернулся ли он домой? Дождалась ли его мама, которой он писал такие добрые, полные любви письма? Кире хотелось верить, что дождалась. Что Алёшка вернулся домой, женился, у него родилось пятеро ребятишек, и жил он долго и счастливо. А может и сейчас живёт, и вот так же приходит к ребятам в школу, чтобы рассказать о дорогах войны.

– Вот бы узнать, где он живёт, познакомиться с ним, – мечтала Кира, – Я бы его любила, как дедушку. Приезжала бы в гости. Рассказала бы ему о своих снах. Он уж точно мне бы поверил. И сказал бы: «Внученька, откуда же ты про это узнала? Ведь это и правда было!» И гладил бы её по голове шершавой ладонью.

Кира просидела на скамейке до тех пор, пока майские тёплые сумерки не опустились на город. Внезапно с главной площади донеслись громкие хлопки и свист.

– Салют! – обрадовалась Кира.

Она забралась с ногами на скамейку, и, приложив к глазам ладошки, посмотрела на горизонт. Отсюда хорошо видны были цветные огни. Кира смотрела на золотые и красные шары, что распускались высоко в небе, и шептала:

– Алёшка, ты ведь дожил до Победы, правда?

***

– Алёшка, – спросил его Петро, – А что, невеста-то у тебя осталась?

– Не-а, – вздохнул солдат, – А может оно и к лучшему, чем ждать да мучиться. Что ещё будет?

– Ничего, мы тебе тут невесту найдём, – улыбнулся Петро, – Видел черноглазую? Из госпиталя. Глаза, что черешня в моём саду. Как взглянет из-под белой своей косынки с красным крестом, так мурашки бегут. Познакомить?

– Не надо, – буркнул Алёшка, – Сам познакомлюсь, коль захочу.

– Ну, как знаешь, брат.

***

Шли годы. Кира росла, а сны становились реже. Но всё так же она была в них Алёшкой, что шёл по дорогам войны к Победе. Иногда сны повторялись, и тогда Кира уже чётко знала, что произойдёт. Иногда продолжались в логическом порядке, так, как если бы Кира смотрела сериал, сидя в зале кинотеатра. Тем летним днём они с друзьями отправились купаться на речку. Было весело. Все хохотали и дурачились. Никто не заметил, как Кира попала в водоворот. Она пыталась выгрести, но уже не могла, её засасывало под воду с неумолимой скоростью. Ледяные потоки, что били под тёплой толщей воды, парализовали её ноги, и их свело судорогой. Она хотела закричать, но рот тут же наполнился водой и она поперхнулась. Когда ребята, наконец, заметили, что их подружка тонет, то перепугались и предприняли безуспешные попытки вытащить её из водяной воронки. Увидев, что ничего не получается, они опрометью кинулись за взрослыми.

Кира уходила под воду, где-то наверху, сквозь стекло воды, мутно светило солнце, а сознание покидало её. Как вдруг совсем рядом она увидела чьё-то лицо. Оно показалось ей знакомым, но голова уже плохо соображала. Внезапно могучая сила потянула её наверх, и Кира потеряла сознание. Очнулась она на берегу, на песке. Рядом стояли бледные, перепуганные ребята, а тётя Маша трясла Киру за плечи и кричала:

– Кира, Кирочка, очнись!

Кира повернулась на бок и её вытошнило мутной водой.

– Как же ты выбралась, Кира? – спросила дрожащим голосом Наташка.

Кира непонимающе посмотрела на подружку.

– Ну, ты же была уже на берегу, когда мы прибежали с тётей Машей?

Кира закрыла глаза и опустилась на песок. Она поняла, чьё лицо там, под водой, она видела. Это был Алёшка.

***

Прошли годы. Кира стала Кирой Владимировной, так её звали теперь её ученики. В прошлом году она вышла замуж, и сны про Алёшку ей теперь почти уже не снились. Но она не забывала о нём никогда, и всё так же надеялась, что её солдатик дошёл до Берлина и расписался на стенах рейхстага. Она носила под сердцем первенца, и уже совсем скоро ей пора было уходить в декрет, как однажды ночью ей вдруг снова приснилась война. Это был страшный сон. Вокруг рвалось и грохотало. Ничего не было видно в тучах гари и земли, поднимавшейся в воздух от нескончаемых взрывов. Крики, шум боя, огонь, небо и земля – всё смешалось воедино в этой адской мясорубке. Товарищи шли вперёд, и она, Алёшка, тоже бежала рядом с ними, бок о бок и кричала:

– Ур-р-ра!!

А лёгкие тут же забивались сажей и копотью, дымом и песком. Рвануло где-то совсем рядом, и живот внезапно пронзила дикая боль. Алёшка остановился. Все звуки стихли разом. Мимо него бежали однополчане и кричали:

– Вперёд! За Родину!

– А я уже добежал, значится, – подумал Алёшка, – Прощай, мама…

– Мама! – громко и хрипло вскрикнул он, и повалился на землю, зажимая руками окровавленный живот.

Невидящими глазами он смотрел в небо своей Родины, которая через три месяца уже станет свободной от вражьего ига. Только Алёшка этого уже никогда теперь не узнает.

***

Кира проснулась, задыхаясь от слёз, и дикой боли в животе.

– Максим! – разбудила она мужа, – Началось, кажется.

– Ты что, – перепугался не на шутку муж, – Ещё же рано. Семь месяцев всего.

– Скорую вызывай, – простонала Кира.

***

– Так, мамочка, роды преждевременные, и мы с вами должны постараться, чтобы всё прошло благополучно! Вы меня слышите? – пожилая врач строго смотрела на Киру поверх маски, и говорила с нею спокойно и уверенно, – Всё будет хорошо, но вы должны слушаться нас и не истерить, договорились? Пока вы истерите, ребёнок страдает. Итак, начали. Тужимся, моя хорошая. Та-а-ак, а теперь отдыхаем. Дышим, дышим, не забываем. Поехали! Тужимся. Так, спокойнее, мягче, не жми так ребёнка. В пол силы. Давай, родная!

Силы покидали Киру, и в эту минуту она чётко увидела стоящего рядом с родильным столом Алёшку, он был одет в грязную солдатскую форму, а за его спиной болтался вещмешок. Он улыбался, глядя на Киру.

– Откуда он здесь?

Она протянула ему руку.

– Я ухожу, Кира, – произнёс Алёшка, – А ты живи, живи. Мы ведь там умирали за то, чтобы вы жили. Живи и помни.

Родзал пронзил крик.

– Ребёнок. Её ребёнок, – дошло до Киры сквозь пелену.

– Ай да, мамочка, ай да молодец! – хвалила её врач, – И закричал-то наш малыш сам. Всё будет хорошо.

Акушерка поднесла кроху к лицу Киры, уложила на грудь.

– Ну что, мамочка, знакомьтесь. Поздравляем! Сын у вас!

Кира смотрела на крохотные пальчики своего новорождённого сына и плакала от счастья.

– Ну что вы, не надо плакать, – улыбнулась врач-неонатолог, – Всё хорошо, сейчас заберём вашего малыша взвешивать и обрабатывать, родился, конечно, раньше срока, но с ним всё в порядке. Побудете у нас немного и домой. Задышал сам, вон какой крикун, всё будет хорошо! Как сына-то назовёте?

– Алексеем, – выдохнула Кира, – Алёшкой.

И посмотрела за окно, где начиналось майское солнечное утро – День Победы.

Встретимся завтра, Лёля!

– Встретимся завтра вечером у этой же берёзы, слышишь? Ну, я побежал, Лёля, на пять минут всего отпустили-то.

Алёшка звонко чмокнул девушку в щёчку и тут же скрылся за широкими лапами густых елей. Лёля прижала к раскрасневшейся щеке свои тонкие пальцы, огрубевшие за время работы медсестрой, поправила повязку, с вышитым на ней красным крестом, и поспешила к палаткам, в которых