Роджер, последний сын первой жены Гая, был массивным и крепким, как и его старшие братья. Он выглядел так, будто ствол падающего дерева отскочил бы от него, не сбив с ног. Эмери, сын Лусии, был более тонкого и легкого телосложения. Древесный ствол убил бы юношу наповал, но тот был достаточно ловок, чтобы уклониться от столкновения.

Оба были гладко выбриты, но Роджер коротко остриг свою темную шевелюру на нормандский манер, светлые же волосы Эмери свободно падали ему на плечи. Юноша с достоинством придерживался английских обычаев, несмотря на насмешки и поддразнивание братьев, но, возможно, теперь, когда его тело было расписано татуировкой, у него не оставалось выбора. Даже на расстоянии Гай мог видеть синий крест на левом плече сына и фантастического, изогнувшегося в прыжке зверя, украшавшего его правую руку ниже локтя, включая тыльную сторону ладони.

Под влиянием Лусии все мужчины дома Гайяров носили одежды из тончайшего полотна, скроенные и расшитые вышивкой так, как было под силу только англичанкам. Подобно всем нормандцам они старались нацепить на себя столько изготовленных в Англии золотых украшений с драгоценными камнями, сколько были в состоянии добыть. Английские золотых дел мастера считались лучшими в Европе.

Эмери любил одеваться в яркие цвета, а английские родственники одарили его множеством изысканных украшений. Вот и сейчас на нем было два золотых браслета с гранатами, стоивших приличного состояния. Свои вкусы он почерпнул у Лусии и ее родных. Когда он достиг зрелости, то стал удивительно похож на брата своей матери, Герварда. Из-за манеры одеваться Эмери казался чужеземцем в родной стране. Иногда Гай думал, что зеленый цвет глаз – это единственное, что ему удалось передать младшему сыну.

Гай налил вина еще в два серебряных кубка. Его жизнь могла оказаться гораздо легче, если бы он не повстречал Лусию, но ни в коем случае не приятнее. Лусия стала светом и теплом его жизни, а ее упрямый сын был его любимцем. Граф надеялся, что юнец не догадывается об этом.

Молодые люди с шумом ворвались в зал, неся с собой запах свежего воздуха, лошадей и крови.

– …никакой необходимости убивать их всех! – кричал Эмери.

– Какой смысл привозить их сюда – чтобы повесить? – с насмешкой спрашивал Роджер.

– Правосудие.

– Саксонское сюсюканье. Они преступники и убийцы.

– Вам удалось выполнить задачу? – вмешался Гай.

Два голоса слились, но Роджер ухитрился перекричать брата:

– Нескольким удалось ускользнуть, но мы убили восьмерых.

Эмери открыл было рот, но, взглянув на отца, прекратил спор и подошел взять предложенное вино.

– Как тебя ранили? – спросил Гай.

– Стрелой. Всего лишь царапина.

– Тем не менее мать собирается заняться ею.

Эмери недовольно скривился, когда Лусия влетела в зал.

– Это пустяки, мама.

– То же самое говорил последний, угодивший на кладбище, – язвительно заметила она. – Если тебе хватило смелости получить эту рану, наберись отваги, чтобы принять лечение. Садись.

Он уселся на скамейку, и Лусия принялась осторожно разматывать повязку. Гай сжалился над сыном и, чтобы отвлечь его мысли от происходящего, протянул ему свиток. Письмо.

Эмери отставил кубок с вином и погрузился в чтение.

– Это… – Он внезапно прервался и с силой втянул воздух сквозь стиснутые зубы, когда мать резко содрала последний виток повязки, обнажив рану, из которой тут же полилась кровь.

– Рана чистая, – запротестовал сын.

– Предоставь мне судить об этом, – сказала графиня, промывая и ощупывая рану.

Эмери снова вернулся к документу.

– Должно быть, его силой вынудили дать клятву… Мама! – Он глубоко вздохнул и продолжил: – Граф Гарольд никогда бы добровольно не поклялся поддержать притязания герцога на трон.

Гай забрал у сына пергамент, вложив ему в руку кубок с вином.

– Тогда ему следовало умереть, прежде чем поклясться, – уверенно заявил он. – Клятва есть клятва. Что ты о нем знаешь?

Эмери отхлебнул большой глоток.

– Граф Гарольд? Я никогда не встречался с ним… – Он остановился, так как мать нащупала что-то в глубине раны. Спустя какое-то время юноша продолжал: – Граф пользуется уважением и отличный военачальник. Многие годы он от имени короля управлял Англией и стал бы хорошим монархом. – Эмери с вызовом посмотрел на отца.

– Он стал бы клятвопреступником, – возразил Гай.

Эмери осушил кубок и сидел, вглядываясь в глубину отполированной чаши.

– Если совет витанов выберет Гарольда королем, – сказал он наконец, – и Гарольд согласится, что тогда сделает герцог Вильгельм?

– Введет армию.

Эмери побледнел, возможно, из-за жгучего порошка, которым Лусия посыпала его рану. Но Гай и мысли не допускал, что от Эмери ускользнет скрытый смысл происходящих событий. Глядя перед собой, Эмери де Гайяр уронил на пол серебряный кубок, и раздавшийся звук был подобен удару меча о щит.

Женский монастырь Канн

Нормандия

Февраль 1066 года

Комната для посетителей в женском монастыре в Кане была небольшой, но очень удобной. В этот горький день в ней было особенно уютно, потому что два ее узких окна были забраны стеклами, а в огромном каменном очаге пылал огонь. Золотые солнечные лучи, проникавшие сквозь мелкие стеклышки окон, подобно драгоценным камням, обманчиво вспыхивали яркими искрами на стенах и вышитых подушках дивана. Однако веселая игра света не привлекала внимания трех человек, находившихся в комнате. Они словно окаменели.

Двое мужчин были воинами – высокими, мускулистыми, одетыми в изрядно поношенные доспехи и платье. Один – уже старик с седыми волосами и натруженными узловатыми руками с искривленными суставами. Другой – много моложе, шатен и, если не считать возраста, как две капли воды походивший на старшего, без сомнения, его отца.

Третьей была девушка в белом одеянии послушницы. Льняное платье ладно сидело на ее мальчишеской фигуре. По спине спускалась толстая каштановая коса, прикрытая нежным батистовым покрывалом. Тонкие черты лица девушки еще сохраняли детскую мягкость, но в линии губ угадывалась решительность, а большие карие глаза светились умом.

Старший из мужчин, Жильбер де Л'От-Виронь, чувствовал себя неловко в столь изысканной обстановке. Он то принимался ходить, то останавливался, будто опасаясь повредить что-либо из ценных предметов. Марк, его сын, прислонился закованными в доспехи плечами к белой стене, нимало не заботясь о том, что может оставить на ней царапины. Дочь Жильбера, Мадлен, сидела спокойно, выпрямившись, подобно жемчужине в золотой оправе, являя собой идеальный образ монахини.

Но за маской невозмутимости Мадлен скрывалось отчаяние. Две недели назад, на ее пятнадцатилетие, когда мать-настоятельница подняла вопрос о принятии ею монашеского сана, Мадлен вдруг осознала, что вовсе не хочет быть монахиней. Но у нее не было выбора, потому что эту участь предначертала ей ее мать на смертном одре, чтобы она молилась о спасении душ всех членов семьи де Л'От-Виронь. Неожиданный визит отца предоставил ей шанс убедить его изменить ее судьбу. Если бы она могла набраться храбрости попросить его об этом!