В поселке Быково скоро разнеслась весть, что к Литовцевым приехали родственники «оттуда», эмигранты — люди конечно же подозрительные. Литовцев подумал было сказать об этом теще прямо, но не решился, знал — расстроится. Молчали и дочери, понимая, как трудно будет объяснить матери — чужие они здесь. Хотя приняли же Литовцевых. Не сразу, правда. Повлияли рассказы местных, быковских, что работали в ЦАГИ, о способном, толковом и очень человечном инженере. А что жил за границей, то беда, не вина его. А вот Багратиони, о которых знали, что они гости, люди здесь временные, вызывали явную настороженность и недоверие. Но этого Мария Петровна не знала — оберегали ее от лишних разговоров на явно лишнюю тему. И она терялась, печалилась, когда сталкивалась с малейшим проявлением недружелюбия русских, родных ей по крови и земле людей.

Чай пили с ржаными лепешками — на базаре сегодня купили ржаной муки, Валентина долго мудрила над ней, воскрешая некий старорусский рецепт. Лепешки хрустели, рассыпались во рту, как английские бисквиты, но пахли все равно черным русским хлебом.

Часы отбили четыре часа. Юлия ушла кормить дочку. Валентина и Нина вызвались мыть посуду. Андрей сказал, что посидит в кабинете, нужно немного поработать.

— А ведь вам, девочки, — вдруг сказала Мария Петровна, — нужно бы подумать о профессии.

Валентина и Нина переглянулись. Валентина равнодушно отозвалась:

— Честно говоря, если здесь так необходимо, чтобы я работала, я бы с удовольствием нашла себе место на конном заводе.

— Это спорт. Я говорю о серьезном деле, которое могло бы обеспечить…

Валентина взглянула со страхом:

— Что, папины дела пошатнулись? Но почему ты говоришь об этом здесь и сейчас?

— Ты неверно поняла меня, — Мария Петровна смутилась. — Пока дела папы в порядке, просто я думаю о будущем.

— Не кажется ли тебе, мама, что ты стала слишком часто думать о будущем? — с вызовом спросила Нина. — Мы приехали сюда не планировать нашу дальнейшую жизнь, а только навестить родственников. Вот вернемся…

— Там нет будущего, — сухо сказала Мария Петровна. — Там только настоящее — живи одним днем и радуйся. Больше не хочу. Впрочем, вы еще, кажется, не готовы понять меня… Что-то давно ничего нет от отца. Меня беспокоит его молчание.

— Однако визу ты продлеваешь…

— Никогда не слышала от тебя подобного тона, Нина!

Мария Петровна подумала, что со следующей почтой нужно обязательно отправить мужу письмо и доказать, именно доказать необходимость их общего возвращения на Родину. Иван Яковлевич тоже должен приехать домой — навсегда.

Мария Петровна услышала, как у калитки остановилась машина. «Неужели все же приехали Метелкины? Вдруг все решится? Все эти недели Ниночка была весьма мила с Вадимом». Но на дорожке, ведущей к крыльцу, увидела совершенно незнакомого немолодого мужчину в полувоенном френче. «Это к Андрею», — разочарованно отметила и поднялась, чтобы позвать зятя.

Гость церемонно стоял возле открытой двери опустевшей веранды и выжидательно осматривался. По лицу Литовцева Мария Петровна поняла, что и он незнаком с этим человеком.

— Здравствуйте, — сказал незнакомец, — вот мои документы. — Литовцев взял удостоверение, побледнел, но быстро овладел собой, пригласил пройти.

Мария Петровна все поняла и буквально вырвала из рук зятя красную книжечку.

— Итак, Павел Сергеевич Демидов? Чем обязана? Андрей Васильевич, позаботьтесь, чтобы мои дочери не присутствовали. Нам отказано в визе? Или дело обстоит еще хуже? Я готова выслушать ваши претензии. Чем наше поведение могло навлечь на себя немилость вашего ведомства? Если речь идет о доносе, позвольте мне ознакомиться. Но уверяю вас, мои дочери… Я привезла их сюда вовсе не для того, чтобы вредить земле предков! Они должны ее знать и любить, любить! Все остальное — поклеп! Или вы выяснили, что муж моей сестры служил у генерала Май-Маевского, был расстрелян, и поэтому?… Но наверное, нашими документами еще до приезда сюда занимались достаточно тщательно! Литовцев, я приказываю вам увести отсюда моих дочерей! — прикрикнула на зятя, который в нерешительности стоял между тещей и человеком, все еще державшим в руках свое удостоверение.

«Она, оказывается, ничего не знает, ничего… — ошеломленно думал полковник Демидов. — И я невольно напугал ее. Боже мой, ведь Гиви сообщал, что семья совершенно не посвящена! Что же я наделал! Как же теперь остановить эту ярость, брызжущую из глаз Багратиони?… Да она же ненавидит меня, уже ненавидит… Не получится разговора. Филиппов был прав».

Филиппов, заместитель Демидова по оперативной работе, не советовал Павлу Сергеевичу ехать в Быково. Причина, правда, была иной. Он считал, что энергичные розыскные действия в итоге могут принести Дорну только вред, если он жив, и ничем уже не помогут, если Дорн погиб. «Что вам скажет дочка Гиви? — пожимал плечами Дмитрий Родионович Филиппов. — Повторит то, о чем написала в письме отцу и о чем Гиви нам немедленно сообщил? Мол, так и так, видела Дорна на перроне. Откуда ей знать, что с ним произошло дальше?»

Хотел было Демидов напомнить Дмитрию Родионовичу, что истина порой начинает восстанавливаться по незначительному штриху, да как-то… Тем более что Филиппов без обиняков заявил:

— А вот гарантии, что дочка Гиви потом нигде не проговорится о поисках Дорна нашими органами… — Филиппов сделал большие глаза. — Такой гарантии у нас нет, и идти на риск… Словом, я бы не стал рисковать.

«Я забыл, — подумал тогда с горечью Демидов, — иные молодые люди, образованные, воспитанные, умеющие и знающие, идейно и научно подкованные, увы, порой предпочитают помнить из заповеди Феликса Эдмундовича лишь ее начало — чекист должен иметь холодную голову… С горячим сердцем у них хуже. Что бы ответил майору Филиппову сам Дзержинский? Наверное, что искать Дорна при всех обстоятельствах мы обязаны прежде всего потому, что Дорн, Сергей Морозов, — наш советский человек, за которого мы все в ответе. С Дорном беда. И пока она не стала непоправимой, он ждет помощи прежде всего от нас. А от кого же еще?»

Дорн молчал третий месяц. Бывало, конечно, пропадал и раньше. В тридцать четвертом, в Берлине, после «ночи длинных ножей» не выходил долго на связь, и в тридцать шестом, когда не мог дать знать о себе, пока к нему в Севилью не приехал Фернандес… Однако поступали сведения о нем — жив, здоров, работает, — то Багратиони передаст, то Велехова выйдет в эфир. А сейчас только вопросы от них — что известно Центру о Дорне? Стыдно сознаться — ничего… Конечно, делается все, что можно. Дали указание Велеховой направиться в Лондон. Молодец Зинаида, она всегда молодец — справилась. Вполне легально приехала в Лондон, по вызову служащих конторы «Семья Дорн» получила британскую визу. И прислала добрую весточку — Дорном в Лондоне интересовались его берлинские «шефы». Значит, не провалился Морозов в Берлине, что-то другое случилось с ним. Появлялся у Велеховой в конторе и английский журналист О'Брайн, а главное — Пойнт, агент Даллеса. Стало быть, ни американцы, ни англичане непричастны к исчезновению советского разведчика, если сами им интересуются. А раз не они, значит, не спецслужбы. Уже легче. Филиппов допускает и заурядное хулиганское нападение, и транспортную катастрофу. Но тогда власти, где бы Дорн ни находился, сообщили бы о происшествии по адресам конторы «Семья Дорн». Что же обрушилось на голову Сергея? Его нет в Германии, нет в Швеции, нет в Англии, но его видели во Франции, где ему вроде и вовсе находиться было ни к чему. Этот Лиханов из белоэмигрантов… Дорн ему верит. Но когда он еще явится в Варшаве к Яничеку? Яничек знает, Лиханова следует расспросить. Попытка разыскать Фреда Гейдена в Германии не удалась. А ведь это он передал, что Лиханов выйдет на запасной канал связи Дорна в сентябре.