Когда в Европе появился первый боец джихада, его сочли террористом-одиночкой. Его изучали со всех сторон. Эксперты выясняли: может, у него было несчастное детство? Ему не хватало родительского внимания? Душевной теплоты? А, может, он просто страдает психическим расстройством? Шизофренией? Кто мог тогда подумать, что у него окажется столько последователей?

Считалось, что политический исламизм – религия угнетенных. А теперь к армии джихада присоединяются выходцы из среднего класса, внешне вполне благополучные люди. У немецких джихадистов за спиной минимум одна судимость за уголовное преступление. А у британских боевиков в кармане университетский диплом. Одни мечтают о всемирном халифате, другие имеют весьма поверхностные представления об исламе, но страдают от комплекса неполноценности и берут в руки оружие, чтобы стать героями. Раньше в террористы шли одинокие мужчины – бородачи с автоматами «калашникова». Теперь боевиками становятся и женщины, юные фанатички потоком устремились на Ближний Восток.

История показывает, что террор не приносит ожидаемого эффекта. После убийства американского президента Авраама Линкольна выдающий английский политик Бенджамин Дизраэли сказал в британском парламенте:

– Покушения на государственных деятелей еще никогда не меняли историю мира.

Фанатики-террористы жестоко ошибаются, когда прибегают к террору в надежде чего-то добиться. Но это мы знаем, что у них не получится. А они нет. Они не живут так долго, чтобы убедиться в тщетности и бессмысленности своих кровавых усилий. Но им на смену приходят новые поколения боевиков. И мир вынужден защищаться.

Судьба Российской империи решилась в городском театре Киева. Давали оперу Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Парадный спектакль, который играли специально для прибывшего в город императора, начался поздно вечером.

«В Киевском военном округе назначены были в 1911 году большие маневры, на которых государь пожелал присутствовать, – вспоминал военный министр Владимир Александрович Сухомлинов, – а вместе с тем быть и на открытии памятника императору Александру II. Маневры происходили вблизи Киева, мы ежедневно выезжали туда на автомобилях. Государь пребывал в отличном расположении духа. Погода была прекрасная, ход маневров успешный…»

В четыре часа дня император и его многочисленная свита поехали еще и на ипподром. Скачки закончились только в восемь вечера.

А к девяти стали съезжаться в театр. Автомобиль председателя Совета министров России Петра Аркадьевича Столыпина остановился у бокового подъезда. Вместе с ним приехал его заместитель в правительстве министр финансов Владимир Николаевич Коковцов.

«На мой вопрос, – вспоминал Коковцов, – почему Столыпин предпочитает закрытый автомобиль открытому – в такую чудную погоду, он сказал, что его пугают готовящимся покушением на него, чему он не верит, но должен подчиниться этому требованию…»

Кто мог в ту минуту предположить, что из театра Владимир Коковцов уйдет новым главой правительства России. А Петра Столыпина, тяжело раненного и потерявшего сознание, вынесут на руках… И жить ему останется всего несколько дней…

Страх перед революционерами-террористами был тогда всеобщим. И киевский губернатор Алексей Федорович Гирс вздохнул с облегчением, когда все гости уже собрались в театре. «За театр можно быть спокойным, – думал он, – публика, которую предложено было допустить туда, была строго профильтрована».

Полицейские предварительно осмотрели зрительный зал и все помещения театра. Вскрыли пол и даже проверили хрустальную люстру на прочность – не попытаются ли террористы обрушить ее на высокопоставленных зрителей…

«Я сидел в первом же ряду, как и Столыпин, но довольно далеко от него, – рассказывал министр Коковцов. – Он сидел у самой царской ложи, на кресле у левого прохода, а мое место было у противоположного правого прохода…»

Во втором антракте, как только занавес опустился и царская ложа опустела, министр финансов подошел к Столыпину. Глава правительства стоял, опершись на балюстраду оркестра. Коковцов объяснял, что прямо из театра едет на вокзал и желал бы проститься.

– Я от души завидую вам, что вы уезжаете, – признался Петр Аркадьевич, – мне здесь очень тяжело ничего не делать и чувствовать себя целый день каким-то издерганным, разбитым…

Коковцов ушел, оставив Столыпина беседовать с министром императорского два бароном Владимиром Борисовичем Фредериксом и военным министром Сухомлиновым.

«На маневрах, чтобы дать государю живую картину, – рассказывал Сухомлинов, – разрешено было не экономить. Многие батареи при оживленной пальбе преждевременно израсходовали свои снаряды… Именно об этом недостатке артиллерийского снабжения мы и говорили со Столыпиным… Уговорились, что на следующий день я ему сообщу все потребности боевого снабжения, а он доложит государю…»

Зал опустел, публика хлынула в фойе. Вместе с остальными зрителями вышел и адъютант председателя Совета министров капитан Есаулов, который должен был его охранять. В его обязанность входило не на минуту не оставлять Столыпина одного. Но в антракте капитан преспокойно ушел. Что может случиться, думал он. В театре находились пятнадцать жандармских офицеров и 92 агента дворцовой охраны и Киевского охранного отделения.

«Когда мы разговаривали, – вспоминал Сухомлинов, – государя уже не было в генерал-губернаторской ложе, он ушел курить. В тот момент, когда я повернулся к кулисам, мне послышалось, точно кто-то ударил в ладоши….»

«Раздались два глухих выстрела, точно от хлопушки, – рассказывал Коковцов. – Я сразу не сообразил, в чем дело…»

«Мы услышали крики и треск, – вспоминал начальник Киевского охранного отделения подполковник Николай Николаевич Кулябко. – Первое впечатление, что рухнул театр от перегрузки. Под этим впечатлением я бросился в зрительный зал».

Быстрее Кулябко в зал вбежал полковник Александр Иванович Спиридович. Он прямо по стульям добрался до царской ложи и выхватил саблю из ножен.

Только генерал-лейтенант Павел Григорьевич Курлов, командир корпуса жандармов и заместитель Столыпина по министерству внутренних дел, сразу понял, что это звук:

«Раздался выстрел из браунинга, столь характерный по своему звуку. Я бросился в зал, встретив у прохода какого-то офицера, который выбежал с обнаженной шашкой, крича, что убили Столыпина. Проникнуть в зал не мог, так как в проходе публика избивала какого-то человека. Издали я видел опускавшегося на кресло Столыпина и стоявшего около царской ложи с обнаженной саблей полковника Спиридовича».

«Петр Аркадьевич как будто не сразу понял, что случилось, – вспоминал киевский губернатор Гирс. – Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны под грудной клеткой уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: «Все кончено!»